Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ленин направлял деятельность депутатов-большевиков, регулярно переписывался и встречался с ними, давал им советы по любому поводу, и, как видите, даже составлял тезисы выступлений. Чтобы народные избранники не «пороли», как говорится, излишней отсебятины.
Тогда же он написал «Избирательную платформу РСДРП», «К вопросу о некоторых выступлениях рабочих депутатов», «К вопросу об аграрной политике (общей) современного правительства». Рукопись «К вопросу о национальной политике» — в ряду прочих.
В. И. Ленин.Владимир Ильич удачно перефразировал Маркса, который, в свою очередь, позаимствовал яркий образ у Астольфа де Кюстина. Так появился штамп «Россия — тюрьма народов».
Тем, кто рассуждает о «тюрьме народов», обычно невдомек, что впервые назвал Россию «тюрьмой» французский писатель и путешественник маркиз Астольф де Кюстин (1790 — 1857).
Книга Астольфа де Кюстина, «Россия в 1839 году» впервые увидела свет в Париже в 1843 году. На русский язык ее не переводили до XX века, но французским языком в царской России владело все дворянство (даже лучше, чем родным русским) и все образованные люди того времени (куда как совершеннее, чем в наше время — английским). После прочтения этого опуса, российский читатель «вдруг» узнал много любопытного о своей стране. Оказалось, что «сколь ни необъятна эта империя, она не что иное, как тюрьма, ключ от которой хранится у императора».[47] Вот и получается, что поскольку у Николая I хранятся ключи от тюрьмы, то кто он? Правильно! Он — «тюремщик одной шестой земного шара».
После этой книги наша интеллигенция «прозрела» и с упоением начала повторять почти готовые афоризмы: «Россия — тюрьма», «Император — тюремщик России». Не участвовать в легком интеллектуальном диссидентстве было, конечно же, очень неинтеллигентно. Благодаря частому повторению и постоянному цитированию, образ России как «тюрьмы» вошел в русский язык в качестве метафоры.
При этом де Кюстин вообще ничего не говорил о межнациональных отношениях. Тем более, он не осуждал угнетения нерусских народов империи, да, похоже, и ничего не знал как раз о таком положении. Если учесть, что маркиз просто с упоением хватался за любую, даже самую незначительную возможность сказать о России хоть какую-нибудь гадость, это очень характерно. Если уж Кюстин ничего не сказал о национальной политике Российской империи, значит, действительно не нашел, к чему прицепиться. А мужчина он был въедливый.
Удивительно, но к самому русскому народу — в смысле к простонародью, маркиз относится очень неплохо.
«Национальное для общества, — не устает повторять он, — то же, что природное для местности; существуют первобытная краса, сила и безыскусность, которые ничто не может заменить».[48] Может, и тут дело не столько в политике, сколько в… скажем так — в чисто физических характеристиках народа?»
То-то он с откровенным восторгом описывает именно ВНЕШНОСТЬ крестьян. Не культуру, не психологию, не поведение — ничего этого, не зная русского языка, он не ведает. Но с удовольствием описывает «античные» профили крестьян, их мускулистые тела и «восточную негу» крестьянок.
Говоря о «России — тюрьме», Кюстин имел в виду не национальное угнетение, а подчиненное, по его мнению, униженное положение всех народов и сословий, всех вообще людей, находящихся под властью российского императора. Он говорил об отсутствии в России гражданского общества и независимого общественного мнения, способного противостоять воле монарха. О колоссальной власти Николая, которая по своей необъятности приближалась к власти турецкого султана или персидского шаха.
Кюстину, как никому другому, удалось создать яркий и по-своему публицистически талантливый образ гигантской империи страха, — страны, где человек беззащитен перед государственной машиной. «Российская империя, — пишет он, — это лагерная дисциплина вместо государственного устройства, это осадное положение, возведенное в ранг нормального состояния общества».
Астольф де Кюстин.«Вся Россия — тюрьма, — писал французский аристократ, — ключи от которой лежат у императора». Николай I, «как честный офицер», был столь потрясен неблагодарностью француза, что не нашел ничего лучшего, чем запретить его книги о России. Этим сильно добавил ему популярности в кругах отечественной интеллигенции.
Через всю книгу проходит страх перед Сибирью, хотя, признается он, «и сама Сибирь — та же Россия, только еще страшнее».[49]
С пафосом, достойным Радищева, Некрасова или Чернышевского, он описывает положение крепостных крестьян, всеобщее бесправие и откровенную полицейскую слежку. «В России, — говорит Кюстин,[50] — я стал демократом».
После него про «Россию как громадную тюрьму» говорили и Герцен, и другие «борцы за народное дело». Примерно в тех же выражениях высказывался о России и русских, что любопытно, и один из самых известных русофобов XIX века — сам господин Карл Маркс.
Вполне в духе Кюстина писал о русских Н. Г. Чернышевский: «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы».[51] Роман Чернышевского «Пролог» давно и безнадежно забыт. Но что характерно, эту фразу о «рабах» вспоминают регулярно.
При всей «очевидности» факта: «Россия — тюрьма народов», — никто до В.И.Ленина с такой истовостью не убеждал соотечественников в том, что все они живут не в государстве, а в тюрьме. По крайней мере, стоило Ленину это произнести, и тут же десятки тысяч, даже сотни тысяч голосов стали цитировать именно Владимира Ильича.
Джинн вылетел из бутылки
Ленин был очень конкретен. Он говорил именно о национальной политике царизма, имея в виду как раз угнетение нерусских народов в России.
По его мнению, тирания царизма по отношению к этим народам делает нерусских подданных все более революционными: «Запрещение чествования Шевченко было такой превосходной… мерой с точки зрения агитации против правительства, что лучшей агитации и представить себе нельзя… После этой меры миллионы… «обывателей» стали превращаться в сознательных граждан и убеждаться в правильности того изречения, что Россия есть «тюрьма народов»».[52]
И пошло! Про «тюрьму народов» большевики стали говорить не в переносном смысле слова. Вся дальнейшая национальная политика — это истовое рвение «освободить из этой тюрьмы заключенных», т. е. огромное количество национальных этносов. Вернее, все национальные образования, от самых малочисленных. Причем обычно ценой одного, самого многочисленного этноса — русских.
Все это были не просто слова. Подкладка у тезиса — самая кровавая. Тезис накладывался на терроризм сепаратистов. Летом 1905 года во главе боевой организации Польской социалистической партии встал Юзеф Пилсудский, и начался террор против представителей российской администрации. Было совершено покушение на варшавского генерал-губернатора, последовали убийства полицейских. Журнал «Эксперт» писал,[53] что еще перед русско-японской войной, а именно в мае 1904 года, Пилсудский ездил в Токио с предложением сформировать польский легион для японской армии, организовать шпионскую службу и диверсионные отряды для взрыва мостов в Сибири. Взамен просил у японцев оружие, снаряжение, деньги и гарантии, что при заключении мирного договора с Россией Япония потребует предоставления Польше независимости.
В Финляндии сепаратистами был убит[54] генерал-губернатор Бобриков.
В Закавказье при подстрекательстве «революционеров» кавказской национальности (это если кому не икается называть этим «овеянным романтикой» словом банальных бандитов, убийц и воров-«экспроприаторов», самый известный из которых впоследствии возьмет себе звучный «русский» партийный псевдоним — СТАЛИН) с началом войны состоялся ряд манифестаций с требованиями независимости от России.
Все эти зерна дадут обильный урожай в 1917 году.
В советское время слова о «тюрьме народов» и в кавычки брали не всегда. Цитировать статьи и книги, где всячески обыгрывается эта словесная форма, молено долго. Лучше я приведу обширную цитату из очень типичного произведения.
«Россия являлась не только страной помещичье-капиталистической эксплуатации, но и страной национального гнета, тюрьмой народов. Все нерусские национальности подвергались в ней дискриминации, находились в условиях угнетения, бесправия и нищеты. Национальные окраины почти не имели никакой промышленности. Культура народов подвергалась всяческим гонениям и притеснениям. Условия жизни народных масс были крайне тяжелыми.
- Россия, умытая кровью. Самая страшная русская трагедия - Андрей Буровский - История
- От царства к империи. Россия в системах международных отношений. Вторая половина XVI – начало XX века - Коллектив авторов - История
- Вехи русской истории - Борис Юлин - История
- Историческая правда и украинофильская пропаганда - Александр Волконский - История
- Дворянская семья. Культура общения. Русское столичное дворянство первой половины XIX века - Шокарева Алина Сергеевна - История
- Печальное наследие Атлантиды - ВП СССР - История
- Сможет ли Россия конкурировать? История инноваций в царской, советской и современной России - Лорен Грэхэм - История
- Популярный обзор русской истории. VI—XVI вв. - Дмитрий Гутнов - История
- Чаша Грааля и потомки Иисуса Христа - Лоренс Гарднер - История
- "Getica". О происхождении и деяниях гетов (готов) - Иордан - История