"Фантастика 2023-96". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Хафф Таня

Он пел, яростно выплевывая слова и глядя перед собой ненавидящим взглядом, от которого у присутствующих здесь, побывавших не в одном бою, повидавших воинов по спине пробегали холодные мурашки.

Это наша судьба, это с ней мы ругались и пели, подымались в атаку и рвали над Бугом мосты. …Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалеем, Мы пред нашей Россией и в трудное время чисты. А когда мы вернемся, — а мы возвратимся с победой, все, как черти, упрямы, как люди, живучи и злы, — пусть нами пива наварят и мяса нажарят к обеду, чтоб на ножках дубовых повсюду ломились столы. Мы поклонимся в ноги родным исстрадавшимся людям, матерей расцелуем и подруг, что дождались, любя. Вот когда мы вернемся и победу штыками добудем — все долюбим, ровесник, и работу найдем для себя.[405]

Сашка резко встал и с силой воткнул Ленке в руки гитару:

— Все! Концерт окончен! — потом, повернувшись к Зинаиде спокойней добавил: — Я зайду завтра, лечись, поправляйся. Мы же экипаж! — и пошел на выход из палаты. А люди перед ним расступались. Но он этого не замечал. Ему сейчас просто нужно было побыть одному. Слишком многое неожиданно всколыхнули в нем эти песни. Слишком многое, что он тщательно прятал, вырвалось наружу. Настя с Леной бросились, было, за ним. Но были пойманы Вероникой Павловной, остановившей их:

— Куда?! Не лезьте! Одному ему надо побыть!

Сашка, как через туман дошел до палаты. Закрыв дверь встал, как вкопанный, а потом рухнул лицом в подушку, не замечая прострелившие болью раны. И взахлеб зарыдал, прикусив зубами пахнущую какой-то дезинфицирующей гадостью наволочку.

XVIII

Сталин в раздумьях вышагивал по кабинету, попыхивая трубкой. Как только табак прогорал, он подходил к столу, не садясь, потрошил папиросы, набивал табак и продолжал свои метания от стены к стене. Сегодня у него состоялось очень непростое совещание. После успешного контрнаступления под Москвой в армии появились шапкозакидательские настроения. В той истории он сам поддался этой победной эйфории, что привело к кровавым трагедиям 1942 года. Сейчас же, владея послезнанием, он не мог допустить ни Ржева, ни Харькова, ни Крыма. Но никто, кроме него самого, в Ставке не обладал всей полнотой информации. Иосиф Виссарионович так и не решил, кому еще можно доверить самую главную тайну страны. И теперь расплачивался за свою недоверчивость. Да, сегодня он своим авторитетом продавил решение о более серьезной подготовке к крупным наступательным операциям, но непонимание со стороны военного и политического руководства осталось, и с этим надо было что-то делать. Даже умнейший Борис Михайлович выразил недоумение чрезмерной, по его мнению, осторожностью Верховного Главнокомандующего. А вот Жуков с Ворошиловым, забыв о своих распрях, высказались гораздо жестче, чуть ли не обвинив его в трусости и пораженчестве. Нет, таких слов не прозвучало, но невысказанные претензии буквально повисли в воздухе. Да! Состав Ставки надо менять! Два кандидата уже есть — Василевский и Рокоссовский, но этого мало! Как же не хватает по- настоящему преданных, а главное умных людей!

Резко и пронзительно зазвонил телефон, вырывая Иосифа Виссарионовича из тяжелых раздумий.

— Товарищ Сталин, к Вам на прием срочно просится товарищ Мехлис, говорит дело очень важное.

— Раз важное, пусть заходит.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Вот еще один человек, которого надо посвящать в тайну, но и контролировать придется жестко и бескомпромиссно. Этот не предаст. Не предал тогда и сейчас не предаст, но дров наломать может. И ведь не дурак. Но не способен Лев на созидание, натура не та. Интересно, что у него там случилось? Чтобы Мехлис рвался на прием, без предварительной записи, это что-то выходящее за рамки. Начальник ГлавПУРа стремительно ворвался в кабинет:

— Товарищ Сталин, я настаиваю на рассмотрении персонального дела коммуниста Берии на бюро! Товарищ Берия возомнил себя каким-то царьком, плюющим на интересы партии! — глаза Мехлиса горели фанатичным огоньком.

— Так, Лев, успокойся и объясни в чем дело? Товарища Берию на бюро мы обсудить всегда успеем, но хотелось бы знать, что именно будем обсуждать.

— Тридцатого декабря, ко мне поступила записка от старшего батальонного комиссара Постышева, проходящего лечение после ранения полученного под Можайском. В своей записке товарищ Постышев сообщает, что в госпитале услышал песни в исполнении находящегося там же на излечении ранбольного. Песни отличные, правильные и нужные сейчас нашей армии и народу, как воздух! К сожалению, записать слова товарищ Постышев не успел, а ранбольной категорически отказался их ему продиктовать. Когда же товарищ старший батальонный комиссар попытался надавить на комсомольскую сознательность парня, появились люди Берии и запретили товарищу Постышеву дальнейший разговор с неизвестным ранбольным, узнать личность певца люди из НКВД так же не позволили. Я лично связался с товарищем Берией для решения этого вопроса, но коммунист Берия наплевательский отнесся к требованию Политуправления Красной Армии. Я считаю недопустимым такой подход и настоятельно требую рассмотрения поведения коммуниста Берии на бюро! Товарищ Сталин, Вы же понимаете, насколько важен сейчас моральный дух армии! А тут идет прямой саботаж со стороны Наркомата Внутренних дел! Я лично знаю товарища Постышева. Это настоящий, преданный делу партии большевик. Не стал бы он меня отрывать от дел по пустякам!

Сталин задумался. Так охранять в госпитале Берия мог только одного человека.

— Хорошо, Лев. Успокойся. Я сейчас сам позвоню товарищу Берии. Есть мнение, что правильно он поступил. Видя, как вскинулся Мехлис, готовый отстаивать свою точку зрения, Иосиф Виссарионович успокаивающе махнул рукой: — Но и твой вопрос считаю обоснованным и требующим самого пристального внимания. Это дело я упустил, — Сталин поднял трубку и попросил соединить его с Лаврентием Павловичем. Пока ожидали связи с Лаврентием Павловичем, Мехлис попытался высказать что-то еще, но был остановлен жестом руки Сталина. Иосиф Виссарионович погрузился в раздумья. Вот и политуправление добралось до Стаина. Да, определенно надо создавать круг посвящённых, дальше скрывать информацию нельзя. Иначе недопонимание будет нарастать, как снежный ком и приведет к катастрофическим последствиям. Почему бы тогда не начать с Льва? Только придерживать его, чтобы дров не наломал. Заодно и от командования его отодвинуть. И вообще с этим двоевластием надо решать вопрос ребром! Да и погоны можно ввести. Но для этого нужна еще одна крупная победа на фронте. Тогда болтуны и демагоги не посмеют открыть рот. Как же много надо всего сделать и не ошибиться! Вот пусть Лев этим и займется, как раз работа для ГлавПУРа и обоснование про преемственность воинских традиций. А чтобы понял необходимость таких решений, надо дать ему всю информацию. Значит надо его отправлять на Ковчег! Заодно и ученые присмиреют. А здесь и заместители справятся. Только категорически запретить ему вмешиваться в управление базой! А то он и там что-нибудь развалит. Пусть занимается вопросами партии, пропаганды и агитации. Еще бы в помощь ему найти кого-нибудь из творческих людей, понимающих в искусстве. Но среди этой братии верных не найти, переметнуться при первом же удобном случае!

Звонок Берии прервал размышления.

— Лаврентий, у меня сейчас находится товарищ Мехлис. Жалуется на тебя. Лев Захарович не слышал, что ответил нарком, но судя по улыбке, ответ Сталину понравился. — Как он там? О ком идет речь, тоже было не понятно, и это раздражало Мехлиса. Но преданность и безоговорочное доверие к товарищу Сталину не давали ему вспылить. — Значит так, Лаврентий, — в голосе Иосифа Виссарионовича появилась жесткость, — сейчас заезжаешь за Александром и вместе приезжаете ко мне. Я думаю назрела необходимость подключить и других товарищей к нашим общим делам. Давай, жду! Сталин положил трубку и, несколько минут задумчиво поглядев не нее, снова поднял: — Соедините меня с товарищем Василевским…