Ледобой. Зов (СИ) - Козаев Азамат Владимирович

— И ведь ни звука не издал, — прошептал верховный. — Даже не взблеял ни разу.

— Глотку сразу изломало, — Безрод усмехнулся. — Чарзар верен себе. Костоломка.

— Ну что, босяк, делать будем? — старик спиной сполз по стволу, сел в корнях. — Искать противозаговор можно, да больно долго.

— Ломает всякую живность, — Безрод присел рядом.

— Интересно, Чарзар на козлёнка стойку сделал, чисто охотничий пёс? Знает уже? Мчит сюда во весь опор?

Сивый плечами пожал. Может мчит, может нет. Поглядим.

Примчались. Четверо. Со стороны Хизаны. И до ста не успели бы досчитать. Бояны переглянулись, верховный ко всему и страшные глаза сделал — понял, босяк? Видать, недалеко стан разбили. Хорошо хоть сами с другой стороны пришли, да притом ночью, да притом тишком да молчком, да притом рощица есть худая-бедная, есть где лошадей спрятать. Степь, она ведь какая: тут чихнёшь, в Хизане услышат. Стражи увидели козлёнка, радостно загомонили, потирая руки. Один, шагов десяти не доходя, швырнул копьецо вроде рыбацкого с большим крюком и кольцом на кованой пяточке, к которому была привязана длинная верёвка. Попал. Чарзаровичи утянули козлёнка с межи и радостно заорали. Тут же, шагах в двадцати от смертельного рубежа развели огонь и принялись добычу свежевать.

— Зажарят, да сожрут, — верховный пожал плечами и тяжко вздохнул. — И ведь не подошли к черте близко. Знали.

— Сожрут — выпьют, — Сивый снял с травинки жука, поднёс к глазам, легко подул, и тот аж на брюшко опустился, вцепился когтистыми лапками в палец. — Выпьют — захмелеют.

— И что?

Безрод повернулся к старику, утащил брови на лоб и дурашливо захлопал глазами.

— Так ты скажешь мне, как будет по-хизански: «Проведи меня в потайную темницу Чарзара. Я уведу оттуда пять человек?»

Стюжень долго крепился, наконец не выдержал и придушенно расхохотался. Если и спрашивать, то теперь самое время.

* * *

Безрод бросил обглоданную косточку в огонь. Взяли по маленькому куску мяса, только для того, чтобы поглядеть, прожарилось или нет. Ничего так, прожарилось, молодцы Чарзаровичи. Ужеговским, когда выберутся из застенка, хорошая еда не помешает. Поди на хлебе да воде сидели. Отощали, должно быть.

— Где находится тайная темница Чарзара? — Сивый, доедая, присел перед четвёртым, последним оставшимся в живых. — Нам нужно вывести пять человек.

И посмотрел на Стюженя с вопросом.

— Когда говоришь «темница», окончание проговаривай жёстче: «гетрег». Понял? Гетрег, рег, а у тебя получилось почти «кетрик» — овсяная каша.

— Гетрег, — повторил Безрод и усмехнулся. — Дети не слушались родителей и плохо ели «кетрик» и за это очутились в «гетрег».

Раненый, прижимая руки к боку, сидел на земле и качался. Верховному на мгновение даже показалось, что его колотит не от боли и ран, а от ужаса — хизанец пытался отползти подальше, пучил глаза, мотал головой, будто гнал прочь с глаз наваждение, а оно не уходило, сидело на корточках в паре шагов и говорило страшным голосом.

— Эк, его перекосило. Вон, глаза таращит, ровно самому себе не верит, — и переспросил, показывая на Сивого. — Знаешь его?

Хизанец будто ждал вопроса.

— Это чудовище в синей рубахе, что Чарзар держит на привязи около себя!

— Страшное?

— Синий разорвал на куски Буставана, едва тот провинился, и скормил куски волкам в яме. И, поговаривают, волкам досталось не всё.

— Так как вывести пять человек из тайной темницы Чарзара?

Раненный даже не смотрел в сторону старика, и верховный не удивился бы, окажись так, что хизанец не увидел его вообще. Так бывает — просто непойми откуда сыплются вопросы, степь говорит низким громыхающим голосом, а сам ты не можешь отвести глаз от существа в синей рубахе, и царапает зверюга взглядом до того плотоядно, аж слюна с клыков капает.

— Колдовство работает только в одну сторону. Мы видели, как ворона села внутри круга и перешла через рубеж невредимая.

Стюжень перевёл Безроду, задумался и неопределённо помахал рукой.

— Ну… в общем, смысл имеет. И так сил положил немало, а представь — нужно вдвое больше.

— Двум смертям не бывать, а два раза выйти не получится.

— Как-то нескладно, — старик покачал головой.

— Но верно.

— И что?

— Пошёл.

— Этот может и наврать. Ты ему в брюхе требуху перемешал, треск костей для него теперь — самая сладкая музыка. Хоть ты затрещи, хоть ужеговские.

Безрод пожал плечами, встал, отряхнулся и просто пошёл. Тенька остался у костра, раненый хизанец, не отрывая взгляда от спины в синей рубахе, в изумлении раскрыл рот, Стюжень деловито подбросил в огонь дровьё.

— Он… отправился… туда?

Старик скосил глаза на Чарзаровича. Ты гляди, кто-то ещё мгновение назад умирал, а тут вдруг передумал. Решил подождать, поглядеть, как оно там выйдет?

— Туда.

— Его… переломает! Там, внутри ещё четверо на страже!

— Ты радоваться должен.

— Я и радуюсь. Чарзар за меня отомстит.

— Вяленько радуешься. Сплясал бы. Где блеск в глазах?

А за пару шагов до межи, Сивый остановился и оглянулся. Стюжень замер и даже дышать перестал. Что будет?

Огонь костра прижух, мало наземь не лёг. В жаркой степи откуда-то взялся порыв ледяного ветра, пробежался, как скаковой жеребец, от края до края, а Стюжень с хизанцем равно изумлённо подняли глаза и, не считаясь со временем, долго провожали взглядами падающие снежинки. У самой границы заколдованного пятна вырос пылевой столб, сделалось так темно, будто небо затянуло грозовыми тучами, а когда вихрь сломался и пыль разлетелась по сторонам — будто дети взялись крутить худой мешок с мукой и ну полетело во все стороны — верховный едва крик сдержал: Безрода облепил серый, едва прозрачный сумрак, клубковатый, как облако и узнаваемый до холодных мурашек по всему телу.

— Еслибыдакабыть твою в растуда! — прошептал верховный. — Вон оно как!

Стюжень узнал клубковатую взвесь, воспоминания полыхнули в голове, ровно виском поймал удар кистенём. В облаке той самой мёртвенной дымки из Потусторонья, разжиженной солнечным светом — кстати тусклым, ровно нечищенный доспех — живой Безрод сделал шаг-другой и ступил за межу. В месте, где Чарзарова костоломка в хруст размолола несчастного козлёнка, трава так и осталась лежать, а Сивый проходя, стопой приподнял изломанный степной цветок, подержал счёт-второй и развёл руками. Оглянулся — не получается, поломано на совесть.

— Гля, не выходит, — Стюжень повернулся к хизанцу. — Не поднимается цветок. Стебель поломан.

— Сиреневка, — изумлённо пробормотал Чарзарович и тихо, без последнего шумного вздоха, отдал душу своему богу.

— Красивая, — старик убеждённо поцокал и прикрыл хизанцу глаза. — Я ещё утром приметил. Лепестки изрезаны, ровно кто-то зубками поработал. Когда бы не сорняк, посадил у себя под окнами. Не сорняк ведь? Другие посадки не забьёт? Чего молчишь?

Присел, вытянул руки к огню. Будем ждать.

* * *

Верховный ничего особенного не слышал. Ничего такого не видел. Не гремели в воздусях громы, не сверкали молнии, не разверзлись небеса и не разошлись земли. Просто в какой-то миг неподвижный дальнокрай порвался надвое: слева осталась левая половина, справа — правая, а в середине зашевелилось и заволновалось.

— Люди идут по степи, — Стюжень поднялся с места, залил пламя костра. — Эка невидаль. Мы идущих людей что ли не видели?

Безрод нёс одного ребёнка, сухой, костистый старик — другого, две женщины шли, обнявшись… хотя нет, скорее всего та, что пониже и постарше просто висела на той, что что повыше и моложе. Стюжень ждал у самой межи, и едва сидельцы переступили смертоносную границу, подхватил старшую женщину — наверное, мать Ужега — под руку с другой стороны.

— Быстрее, голубушки мои! Быстрее! Неровён час почует что-то.

— Кто вы? — только и прошептал старик с глубоко запавшими глазами.

— Ужег ждёт, — бросил верховный. — К нему едем.