Пять имен. Часть 2 - Макс Фрай

К сожалению внезапная смерть Виктора Торндала в 1964 году оставила задачу реконструкции “запредельного мифа” неразрешенной. Позднее попытку такой реконструкции предпринял Дэвид Лауф в уже упоминавшейся выше работе “Mythology Beyond Man and Reason” на материале записанных им мифов племени саат-тауока, сосредоточенных в основном вокруг культа “черной бабочки — хуштуг саат” и ритуала “поцелуя” бабочки.

По причине скептического отношения академической общественности к научной деятельности Лауфа его книга была выпущена более чем скромным тиражом в небольшом американском издательстве Ketegatt & Rappoport и до сих пор не переиздавалась. Думается, здесь будет уместным привести некоторые выдержки из труда Лауфа, сопроводив их по необходимости нашими замечаниями.

“Все мои распросы относительно “языка богов”, на котором саат-тауока общались с избранником бабочки, наталкивались на стену искреннего непонимания. В обыденной жизни индейцы говорят на языке паумари, относящемся к довольно-таки распространенной в Мату-Гросу аравакской языковой семье. Однако же в ночь прилета бабочки они начинают пользоваться совершенно неизвестным мне языком, состоящим сплошь из свистящих, шипящих и придыханий. Парадокс ситуации заключается в том, что никто из самих индейцев саат-тауока просто не замечает перехода с одного языка на другой. Когда я пытался им указать, что на самом деле они говорят на двух разных языках, они смеялись и высовывали языки, тем самым как бы демонстрируя, что язык у них всего один.

“Как человек может говорить на разных языках, если мир всего один?” — сказал мне один старый индеец, и я не нашел, что ему ответить. В результате саат-тауока удалось до определенных пределов убедить меня в том, что то, что я воспринимаю как звуки незнакомой мне речи есть на самом деле образы какого-то иного мира, воспринимаемые мною исключительно посредством слуха.

Как бы там ни было, в ночь прилета бабочки я обратился к избранному бабочкой оракулу на английском и ответы получил также на английском языке. Впрочем, события той ночи настолько потрясли меня, что я перестал понимать, что такое “говорить”.

Мои вопросы оракулу, как во время первой, так во время второй беседы строились в основном вокруг мифологических представлений саат-тауока. На основании полученных мною ответов — не всегда ясных и очень часто слишком лаконичных — мне все же удалось вычленить структурно законченный сюжет, который объясняет ритуал “поцелуя бабочки” в функционально-мифологическом контекте. Этот сюжет может быть представлен следующим образом:

В те времена, когда еще не было тени, Нфанхва тихо лежал, свернувшись, как водяная улитка. Под ним была мутная неразличимая пучина и над ним была мутная неразличимая пучина. Все было в нем, все принадлежало ему, и не было никого, кто бы еще тут лежал. Потом из самой глубокой бездны поднялся Тот-Кто-Был-Прежде[86] и своими острыми, как взгляды незамужних женщин, когтями распорол Нфанхве толстое брюхо. Все, что было внутри, стало снаружи. Луна, звезды и Солнце; земля растения и звери; люди, грибы и дикие кошки вышли из тела Нфанхвы и стали видны друг другу. Увидел все это Тот-Кто-Был-Прежде и захотел на все это смотреть. Тогда рассердился Нфанхва и ударил Того-Кто-Был-Прежде своим хвостом по четырем сторонам света. Опустился Тот-Кто-Был-Прежде в самую глубокую бездну, но перед этим успел произвести в мире свое потомство: худурш — тех, кто тайно ждет. Тогда взял Нфанхва в рот четыре камня и плюнул на четыре стороны света. Так запечатал он глубокую бездну по четырем сторонам света, чтобы больше не поднимался Тот-Кто-Был-Прежде. А все, что вышло из его тела, Нфанхва собирать не стал, потому что он снова остался один и ему было безразлично, что — внутри, а что — снаружи. Каждый год к людям, к тем, что вышли из тела Нфанхвы, прилетает хуштуг-саат — черная бабочка, которая есть дыхание Нфанхвы над неразличимой пучиной, чтобы напомнить о камнях-печатях. Людям возвращается память, а камням возвращается сила. Тот-Кто-Был-Прежде бъется, но не может выйти, а его потомки — худурш тайно живут среди людей, хотя сами не люди.[87] Они ищут способа разбить камни, чтобы освободить Того-Кто-Был-Прежде, но не могут приблизиться к камням, потому что земля вокруг камней пропитана слюной Нфанхвы. Худурш тайно ждут прихода Того-Кто-Был-Прежде, ведь если придет Тот-Кто-Был-Прежде, то они унаследуют мир.

Как мы можем заметить, картина творения у саат-тауока существенно отличается от традиционного изложения космогонического сюжета. Эти отличия могут быть сформулированы следующим образом:

1) То, что Нфанхва по всем своим признакам соответствует недифференцированному хтоническому началу, не вызывает никакого сомнения. Но борется с ним не бог или трикстер, а существо того же уровня. Хаос “вспарывает” хаос, в результате чего возникает упорядоченный мир.

2) Возникшему миру угрожает опасность оказаться во власти Того-Кто-Был-Прежде. Таким образом творец (или причина творения) представлена в мифе как зло, от которого следует избавиться, а сам акт творения выведен как случайное следствие бессмысленной борьбы двух монстров.

3) Спасает мир от творца (от Того-Кто-Был-Прежде) все тот же Нфанхва, который позволяет возникшему миру существовать вовсе не из милости или сострадания, а просто потому, что этот мир ему безразличен. В результате непонятно, чему мы должны быть благодарны в большей степени — агрессивности Того-Кто-Был-Прежде или же безразличию Нфанхвы.[88]

4) Как бы там ни было, возвращение Того-Кто-Был-Прежде представляется нежелательным как для самого Нфанхвы, так и для всего существующего мира. Здесь кончается безразличие Нфанхвы, ибо он поручает избранным следить за сохранностью камней, которыми она запечатал бездну.”[89] “Нелепый и безысходны миф, — пишет далее Лауф. Казалось бы ни одна из ныне известных мифологических систем не является настолько индеферентной по отношению к человеку и его истории. Но, с другой стороны, если мы возьмем любой космогонический миф и очистим его от шелухи антропоцентризма, то получим нечто подобное мифу творения у саат-тауока. Схематично такой сюжет мог бы выглядеть следующим образом: один начисто лишенный каких бы то ни было человеческих качеств монстр вступает в борьбу с другим таким же монстром.[90] В результате такой борьбы обнаруживается антропоморфная вселенная, которая интересует обоих монстров не сама по себе, а лишь постольку, поскольку это может касаться их соперничества. И по всей видимости мы никогда не сможем понять ни смысла борьбы этих предначальных монстров, ни смысла их безразличия.”.[91]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});