От лица огня - Алексей Сергеевич Никитин

ребятами на Печерске жил, недалеко. Слушай, ты мне скажи, ты про Илюшу что-то узнала?

— Ничего, — вздохнула Феликса. — Только то, что он был в Киеве.

— Да, конечно, был. Его тут видели.

— Кто видел? — Феликса схватила Петьку за руку так, что тот едва удержался на ногах. — С кем ты говорил?

— Гоша Червинский. Это было в мае прошлого года. Он попал в плен, потом вышел из лагеря и пришёл сюда. Ты помнишь Гошу?

— Помню, кажется. Хвостиком бегал за Илюшей и за Сапливенко.

— Ну, это тебе казалось, что хвостиком. Меня-то он старше.

— Так где сейчас Червинский? Здесь?

— Нет. Гошу в конце сорок второго немцы опять в лагерь запроторили. Гошу и его приятеля, Трофимова. Они всегда вместе были и в лагерь попали вместе.

— А ты тогда откуда знаешь?

— У них был третий приятель, Толик Тулько, он после плена тоже в Киеве ошивался. Мы с ним два дня назад здесь уже, на сборном пункте встретились. Его партия как раз сегодня утром ушла. Я этого Толика хуже помню, он перешёл из «Динамо» ещё до того, как я начал тренироваться, он первый меня узнал. Спрашивал, где я был и всё такое. Он сказал, что Гоша видел Илюшу в прошлом году, в Киеве. Только это.

— То есть сам он Илюшу не видел?

— Нет. Ничего такого он не говорил.

Всё это нужно было хорошо обдумать. Новый человек — новая ниточка, но ни до Гоши Червинского, ни до Иры Терентьевой Феликса дотянуться не могла. Кто знает, живы ли они? Может быть, ещё кто-то его видел, может быть, есть такой человек, и он сейчас в Киеве? Жаль, что она так поздно встретила Петьку, ей бы самой расспросить Тулько. Наверняка Петька узнал не всё, тут же каждая мелочь важна…

— Гольдинов! Построение! — к воротам вышел дневальный и позвал Петьку.

— Когда вас завтра отправляют? — спросила Феликса. — Я приду проводить.

— Нет, ты что? Не надо, — отмахнулся Петька. — Да и не знаю я, кто ж нам говорит?

Феликса печально покачала головой. Эта встреча и этот разговор расстроили её больше, чем обрадовали. Один брат погиб, второй пропал, теперь третий…

3.

Не так всё складывалось у Феликсы в Киеве, как должно было и как она рассчитывала. Прошла зима, заканчивался март, а ей ничего не удалось узнать ни об Илье, ни о родителях. В конце сорок третьего года фронт проходил в нескольких десятках километров от города, невозможно было выехать даже в Фастов. Но и позже, когда повторно взяли Житомир, бои под Корсунем, между Фастовом и Черкассами, продолжались. Всё это время вестей от родителей не было, и что происходит в родном селе, Феликса не знала.

Зиму она проработала на Крещатике, разбирала завалы взорванных зданий, сортировала кирпич. Битый вывозили, целый складывали возле Крытого рынка и оттуда отправляли на стройки. За день работы платили 750 рублей, одна буханка хлеба в Киеве стоила 300. Феликса с дочкой по-прежнему жили в казарме, комнату для них ещё не нашли. Она искала дополнительную работу, была готова, как в Молотове, преподавать физподготовку и успела договориться с артиллеристами. Перевод артучилища из Кургана намечался на май — ждать оставалось недолго.

В апреле политотдел Киевского военного округа собрал спортсменов, уже вернувшихся в город. Многие из них не виделись с лета сорок первого, а казалось, со времен полузабытой позапрошлой жизни. Тем удивительнее было встретить в этом новом, непривычном, разрушенном и суровом городе людей, которых память никак не связывала с войной. Одних Феликса едва помнила, других не могла вспомнить вовсе, но сразу, ещё издалека, увидела и узнала Катю Адаменко. Они уехали из Киева почти одновременно и с тех пор ничего не слышали друг о друге. Как и Феликса, Катя оказалась в эвакуации одна с ребёнком, как и Феликса, осталась без мужа, только Илья пропал, а муж Кати погиб. Никогда они не были близкими подругами, зато часто оказывались соперницами на беговых дорожках, выходили на старт, чтобы вырывать друг у друга победу. Удивительно, но именно появление Кати стало для Феликсы знаком наступления жизни, в которой уже не будет места войне. Если всё сложится хорошо, они обязательно встретятся и на республиканских стартах, и на союзных.

Для этого, как оказалось, всех и собрали. С сорок четвёртого года в стране вновь начали проводить общесоюзные спортивные первенства. В Киевском военном округе решили подсуетиться, пригласить лучших в городе, пока главный конкурент, милиция, будет раскачиваться, и искать средства. Но и тех, кого смогли найти в Киеве, оказалось ничтожно мало. От киевского футбола, без которого невозможно было представить довоенные чемпионаты, не осталось ничего. Историю с матчем динамовцев против немецких зенитчиков в сорок втором пересказывали по-разному; ещё во время оккупации она стала легендой, но легенда играть не может, а на кубок страны требовалось выставить команду.

Разбросанные по фронтам, воевали тяжелоатлеты и боксёры, поэтому в актовом зале штаба Киевского военного округа сидели девушки. О судьбе Сапливенко слышали мало, и выяснить было не у кого. Из тех, кого хорошо помнили по довоенным стартам, сколотили сборную округа, и эту команду теперь отправляли за город, в Пущу-Водицу, тренироваться перед летними соревнованиями.

Новость казалась замечательной, но Феликса не могла уехать из города, ей не на кого было оставить дочку, а взять Тами в Пущу-Водицу никто бы не позволил. Что ж, если она нужна Киевскому военному округу, то пусть округ ей поможет, решила Феликса. После собрания она подошла к организаторам и попросила машину отвезти дочку в село к родителям.

4.

Весной сорок четвёртого года Киев только начинали восстанавливать, и хотя завалы на разрушенных улицах ежедневно расчищали сотни людей, было достаточно беглого взгляда, чтобы увидеть, как мало сделано. Но когда штабная эмка выехала на шоссе, соединявшее Киев с Белой Церковью, Феликса поняла, до чего же огромную работу проделали зимой киевляне. За городом казалось, что бои прошли не полгода назад, а закончились только что. По обочинам истерзанного гусеницами, разбитого воронками от артиллерийских и танковых снарядов шоссе чернели свернутыми башнями сожжённые танки. Советскую технику вывозили первой, отправляли в Киев в ремонт или на переплавку, а немецкая по-прежнему громоздилась в полях, по перелескам, среди траншей, вдоль дороги, вдоль всех дорог, по которым продолжали наступать советские войска.

Пригородные села пострадали мало, ноябрьское наступление на правом берегу Днепра шло стремительно, Фастов отбили у немцев на следующий день после Киева. Но уже за Фастовом, там, где в декабре приходилось сдерживать контратаки Манштейна, села чернели пожарищами, и среди них только изредка, давно не белёнными, осыпавшимися стенами, серели уцелевшие хаты.

Глядя на разрушенные села,