Месть старухи - Константин Волошин

противоречат и себе, и Богу!

— Я не хотел бы спорить на эту тему, Габи. Это попахивает богохульством.

Габриэла криво усмехнулась:

— Ты прав, Орасио. Не будем трепать языками на столь серьёзные вопросы. Оставим это богословам. Им виднее.

Дон Орасио оказался мужчиной отменным. Габриэла осознала это в первую же ночь любви. Лишь немного погодя она вспомнила Хуана и должна была признать, что разницы почти не видела. И опять волна злости нахлынула на её тело, на голову, запекло в животе и защемило сердце.

Их интимная близость доставляла ей наслаждение больше двух недель. Зато в остальном кавалер был достаточно чопорным и сухим. И после двух недель Габриэла вдруг почувствовала усталость от его беспробудной однообразной манеры вести себя, где лишь изредка проскакивало чувства и эмоции.

— Господи! Ну почему мне так не везёт с этими мужчинами! Почему я так быстро от них устаю? Неужели мне так и не суждено встретить подходящего, полюбить его и жить привольной жизнью, как большинство других?

И опять волна злости забилась молоточком в мозгу. Новый всплеск ревности всколыхнул былые мечты о мести. И она воскликнула в голос:

— Проклятая! Это ты забрала у меня его! Где ты, дорогая сестрёнка? Я хочу посмотреть, как ты будешь мучиться, узнай ты, какой порочный у тебя муж!

«А почему обязательно муж? Смогли ли они встретиться? Он же вернулся, когда она давно покинула город! Где он мог бы её найти?» — думала Габриэла, лёжа на своей горячей постели, силясь отогнать дурные мысли и заснуть.

Сон не шёл. Воспоминания всплывали в воспалённом мозгу, горячили кровь, бросали то в одну сторону, то в другую.

Утром она чувствовала себя разбитой. Мысли о новых свиданиях с Орасио никаких положительных чувств не вызывали. Теперь она искала благовидный способ порвать их отношения без каких бы то ни было последствий.

Последнее время она получала удовольствие перебирать те украшения, подаренные ей доном Орасио за короткое время их любви. Их было не так уж много, но они оказались очень красивыми и подобраны только для неё. А теперь ей неприятно надевать их, выходя в общество. Что-то мешало этому, и Орасио часто возмущался, видя на ней другие украшения.

— Дорогая Габи! Ты меня оскорбляешь этим. Они так шли к тебе, милая Габриэла! Почему?

— Мне неловко, Орасито! Так и кажется, что на меня указывают пальцем. Это ощущение очень неприятное, поверь, любимый! И не надо больше меня ругать!

Он надел ей на запястье браслет из перемежающихся изумрудов и больших розовых жемчужин на золотой основе.

— Хоть это ты можешь носить для меня, моя прелесть?

— Постараюсь, дорогой! Ты такой щедрый, мой Геркулес! — она посмотрела на его голые волосатые ноги. — Чем я заслужила твою любовь?

— Это может знать лишь Бог, дорогая Габи! А он никому не говорит о своих деяниях.

— Это ты верно молвил, Орасито! Хотела тебе сообщить нечто не очень приятное, но не решаюсь огорчать тебя и себя. Может быть, это и не столь важно, но уж точно неприятно.

Орасио насторожился, посмотрел на Габриэлу пытливо, с недоверием. Спросил серьёзным тоном;

— Что ты имеешь в виду, сказав это, Габи?

— Оставь, милый! Это не к чему тебе. Да и мне тоже. Забудь. Это мои личные дела. Семейные.

— Ты меня смутила, и теперь мне не будет покоя. Ты подумай и постарайся всё же пояснить мне.

«Опять эта обстоятельность! Но мне приятно его потормошить и завести. Пусть помучается сомнениями и догадками! Ха-ха! Долго ли он продержится с этими подозрениями и сомнениями?» — думала Габриэла со злорадной усмешкой на тонких губах.

Она сидела напротив зеркала и придирчиво рассматривала своё лицо. Ей казалось, что кожа уже тускнеет, гладкость пропадает, а шрам под глазом более заметен. Шрам! Скорее, шрамик! Тот самый, который так вскинул её тогда, при виде крови, сочащейся по щеке! Что тогда она испытала! Божественное наслаждение, которого она никогда не испытывала ни до, ни после этого!

И страх прокрался ей в грудь, в голову. Стало страшно от того, что она неожиданно осознала, что именно тогдашнее насилие и кровь возбудили её до такого божественного состояния. И свидетельница её падения или взлёта! Может и это содействовало такому всплеску блаженства? Всё вместе и никак иначе.

— Боже! Неужели я только так могу взлететь на крыльях блаженства и экстаза? Или это только Хуан меня так возносит? Господи! Избавь от наваждения, прошу тебя! Мне тягостно это сознавать в себе! — Габриэла огляделась.

В спальне было темно, жарко и тихо. Никто не мог наблюдать её переживаний. Подобные всплески и видения в полусонном состоянии всё чаще возникали в её сознании. Они пугали, заставляли трястись от страха, и в то же время требовался выход накопившейся злости, энергии, терзавшей её изнутри.

Она гуляла по набережной реки Асама, наслаждаясь наступившей прохладой. Дон Орасио что-то говорил ей, но слова долетали до неё, словно из вязкого и неприятного тумана. Лишь тон недовольства кавалера вывел её из прострации.

— Габи! Что с тобой происходит? Я уже четверть часа не могу добиться от тебя никакого внимания.

— О, мой дорогой Орасио! Последнее время я очень смутно себя чувствую! В голове сумбур и неразбериха! Хочу в наше родовое поместье. Брата давно не видела. Помочь надо ему, а в средствах я не сильна.

— Могу ли я чем-то помочь тебе, любезная моя Габи?

— Ну чем ты можешь помочь, дорогой? Не могу же я у тебя просить денег, которые отдать вряд ли смогу. И дон Висенте больше не субсидирует меня, как в прежние времена. И это понятно. Хорошо, что не гонит из дома.

— Дорогая! Неужели ты так и будешь мучить себя, терзая такую прелестную головку пустыми вредными мыслями? Пойдут морщины, лицо приобретёт малоприятное выражение озабоченности. Я бы не вытерпел такого. Позволь всё же дать тебе хоть тысячу песо. Отдашь когда сможешь. Можешь и вовсе не отдавать.

— Ты очень мил, Орасито! Но я не вижу для себя возможности отдать такие деньги в ближайшем будущем. Оставь это!

Габриэла заволновалась. Заполучить такие деньги было бы кстати. И брату помогла бы, и себе несколько сот оставить можно. И несколькими фразами, скромными отказами, вынудила Орасио пообещать в скором времени предоставить эту сумму. Причём для него это выглядело, как благородная уступка его даме сердца. Габриэла даже посмеялась со своего воздыхателя про себя, довольная и повеселевшая.

Примерно через неделю она получила обещанное. Потом расточала обилие любезностей и ласк дону Орасио. Они даже пошли в кафедральный собор, где