Хельмова дюжина красавиц (СИ) - Карина Демина

…ему деньги нужны.

А Евдокия — так, приложением… и быть может, честнее было бы с Грелем связаться, контракт подписать, чтобы он, Грель, в женины дела не лез. Она же в свою очередь и в его не полезет… и жили бы, женатыми, да каждый своей жизнью…

— Глупости какие-то думаешь, — сказала Аленка и за волосы дернула.

— Если бы…

…деньги — это не глупость, это реальность, куда более ощутимая, нежели эфемерные чувства. Да и не говорил ничего Лихослав о чувствах.

Кольцо оставил, это да, но…

Евдокия повернула перстень камнем внутрь.

— Глупости, — Аленка не собиралась отступаться. — Знаешь, мне порой хочется тебя поколотить… деньги, деньги, деньги… ты ничего, кроме этих денег не видишь.

— А что должна?

— Не знаю. Что-нибудь. Дуся, я не говорю, что деньги — это неважно. Важно.

…маменькин дом, купленный за стодвадцать тысяч лишь потому, что стоит он на главной улице, аккурат напротив мэрова особнячка…

…и шелковые обои…

…и обои бумажные, разрисованные в сорок цветов, а поверху еще золоченые…

…и полы дубовые…

…стекла в окнах заговоренные, особо прочные…

…трубы и водопровод… котел с подогревом в подвале… дрова для котла…

Деньги — это та же люстра из богемского хрусталя, которой маменька немало гордилась, потому что подобной красоты ни у кого-то в Краковеле не было, и сам мэр захаживал, любовался…

…и мебель резная, с позолотой. Аленкины любимые стулья, обтянутые гобеленовой аглицкой тканью, да подложенные волосом…

…и наряды.

…драгоценности.

…столовое серебро и тот, ужасающего вида парадный сервиз на шестьдесят персон, который хранился в сундуках.

— Я понимаю, — Аленка смотрела в глаза отражению Евдокии. — Но и ты пойми, что одно дело, когда деньги для жизни. А другое — когда жизнь за ради денег.

Наверное.

…и все-таки точит, грызет сердце сомнение. Да, сейчас Лихо добр, а потом что будет, после свадьбы? И не выйдет ли так, что он просто возьмет Евдокиино приданое во благо собственной семьи, а ее сошлет подальше, чтобы не позориться…

— Эх, Дуся… — со вздохом Аленка отступилась. — Какая ты порой бываешь упертая… сил нет. Коль сомневаешься, то не иди замуж.

Евдокия слово дала. А она слово свое держит и… и вообще кольцо не снималось.

Это ли не знак?

И Евдокия, погладив темно-зеленый камень, повернулась к сестрице и велела:

— Рассказывай.

— О чем? — Аленка разом смешалась и взгляд отвела.

— О том, что здесь твориться…

— Еще не время…

— Аленка!

— Не время, — глаза полыхнули яркой зеленью, сделавшись вовсе нечеловеческими. — Пожалуйста, Дуся… я пока не могу…

— Рассказать?

— И рассказать тоже… луна неполная… еще неполная… неделя всего осталась… пожалуйста. Неделя и… и тебе бы уехать. Меня оно не тронет, а ты…

— А у меня охрана имеется.

…во всяком случае по ночам.

Лихо вернулся на закате.

Обнял.

И прижав к себе, тихо выдохнул:

— Ева… а я тебе ничего не принес… простишь?

— Прощу.

И не будет думать больше ни о чем.

Как оно там сложится дальше? Как-нибудь, но… темнота укроет от ревнивого взгляда богов. И можно позволить себе быть бесстыдною, и даже развратною.

Шелковая лента выскальзывает из косы.

И кожаный шнурок, которым он стягивает свои, такие жесткие ломкие волосы. Тычется носом в руки, беспокойно, беззащитно, вновь и вновь произносит это, уже не чужое, имя:

— Ева…

…Евдокия.

…но и так хорошо. И обнять его, беспокойного, унять непонятную тревогу.

Пусть останется за порогом, за границей темноты. Будет день, будут заботы… а пока Евдокия разгладит морщины вокруг его глаз. И коротких ресниц коснется, которые колются, будто иголки…

…и замрет, уткнувшись носом в шею, горячую, сухую, как земля на старом карьере…

— Что ты со мной делаешь? — его шепот тревожит ночь.

— А ты?

— И я…

Волосы перепутались, переплелись прядями, точно старые деревья ветвями… и хорошо лежать в кольце его рук.

Не думается ни о чем.

И Евдокия счастливо позволяет себе не думать…

Часы бьют полночь, но кто бы ни бродил по темным коридорам Цветочного павильона, в комнату Евдокии он заглядывать не смеет. А на рассвете, который Евдокия чувствует сквозь сон, прохладою от окна, птичьим взбудораженным щебетом, Лихослав уходит.

…как ему верить?

И не верить никак…

…два дня прошли без происшествий.

Почти.

Странное пристрастие Иоланты к зеркалам не в счет. Теперь она повсюду носила с собой крохотное, с ладошку величиной, зеркальце, от которого если и отрывала взгляд, то ненадолго.

Улыбалась странно.

Говорила тихо.

А в остальном, все как прежде.

Очередная свара Богуславы и Габрисии, которая, растеряв былую невозмутимость, расплакалась. И в слезах убежала в свою комнату, прочие же красавицы сделали вид, что ничего-то не заметили. А может, и вправду не заметили?

Эржбета писала.

…Ядзита, как и прежде, занималась вышивкой…

…Богуслава, растревоженная ссорой, мерила комнату шагами…

…Лизанька читала очередное послание, которое то к груди прижимала, то к губам, и вздыхала этак, со значением…

…Мазена, устроившаяся в стороне, тоже читала, но книгу в солидном кожаном переплете.

— Я… я больше не собираюсь молчать! — Габрисия появилась в гостиной.

Гневливая.

И глаза покраснели от слез… способна ли матерая колдовка плакать?

— Пусть все знают правду?

— Какую, Габи? — Богуслава остановилась.

…одержимая?

…об одержимых Себастьян знает не так и мало. Случается человеку по воле своей впустить в тело духа, думают обычно, что справятся, верят, а после, когда оно бедой оборачивается, то удивляются тому, как же вышло этакое… и ведь началось все с того самого приворота.

Дура…

…и надо бы скрутить, сдать жрецам, авось еще не поздно, заперли бы, замолили, вычистили измаранную прикосновением тьмы душу.

Нельзя. Не время еще.

— Ты моего жениха увела!

— Помилуй, дорогая, не я увела. Он сам не чаял, как от тебя спастись… ты была такой… страшненькой… но с претензией, — Богуслава смерила соперницу насмешливым взглядом.

…а ведь не переменилась. Не то, чтобы Себастьян так уж хорошо знал ее-прежнюю, но сколько ни приглядывался, странного не замечал.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});