Автобиография - Франко Дзеффирелли

Концерт был назначен на 4 ноября, на другой день после представления «Чая» в Мадриде. Я сразу улетел в Милан и, хромая, явился на концерт. Меня встретила секретарша и сказала, что Шер хотела со мной увидеться до начала концерта. Шер, возможно, человек неровный, но в работе она высочайший профессионал и образец дисциплины. Я нашел ее уже одетой и загримированной, абсолютно готовой к концерту внутренне. Она была очень благодарна, что я примчался к ней прямо из Испании, потому что знала, как тяжело мне дается дорога. Когда я выходил из ее уборной, она вложила мне в руку пакетик со словами: «Может, тебе это понадобится».

Сев на свое место, я открыл пакетик и обнаружил затычки для ушей. Шер помнила, что я ненавижу оглушающий шум рок-концертов!

Я вернулся в Рим и старался держаться накатанной колеи в работе и в жизни, пока, наконец, не случилось то, чего я боялся. 29 декабря ночью у меня чудовищно поднялась температура. Меня отвезли на скорой в больницу, где обнаружили перитонит и срочно прооперировали. Мой аппендикс вырос до размеров хорошей мыши. Этот маленький бесполезный орган стал первой мишенью и последней защитой от инфекции, которая вот-вот должна была распространиться по всему моему организму, снизу вверх.

Анализы выявили наличие вируса Pseudomonas aeruginosa, полученного в Лос-Анджелесе во время бесконечных операций на бедре. От меня не стали скрывать опасность инфекции, но не сказали, что проклятый вирус угрожает жизни и что, завладев моей ногой, он пробирается дальше, захватывая новые и новые участки.

Аппендикс был последним оплотом сопротивления. Я вспомнил, что когда мне было четырнадцать лет, мне должны были его удалить, но потом по какой-то таинственной причине так этого и не сделали. Врачи долго обсуждали, вырезать или нет (он же все равно ни к чему!). Помню, у меня был ужасный насморк, и это решило дело. Сложись тогда по-другому, у меня не осталось бы этой защиты, и сегодня я бы уже давно был на том свете. Еще раз провидение, судьба или что бы там ни было дали мне время пожить.

Я уже провел всю подготовительную работу для постановки в честь столетнего юбилея «Тоски», которая впервые была показана на сцене 13 января 1900 года в тогдашнем театре Костанци, ныне Оперном театре Рима. Через четыре дня после операции я был на ногах и помчался работать, потому что все должно было быть готово к 13 января. Пели Паваротти, Салазар, Понс, а дирижировал Доминго. Великолепные исполнители, но, увы, всего один спектакль.

Для такой исторической постановки я выбрал необычное оформление — поместил оркестр на сцене, сделав его действующим лицом драмы наряду с главными героями. Я придумал большое скругленное пространство, отделанное бархатом кроваво-красного цвета, на котором исполнители в любой момент действия находились в непосредственной близости друг от друга. Оркестр окаймлял их наподобие гирлянды, а по другую сторону гирлянды там и сям появлялись очень эффектные декорации — увеличенные фрагменты скульптур барокко, документальные съемки Рима, воспроизводящие городскую атмосферу, в которой Пуччини писал свою оперу. Оформление слегка напоминало огромный праздничный торт, украшенный по краям большими букетами красных роз. Но главное — оно подчеркивало постоянное присутствие оркестра как настоящего главного действующего лица, что на самом деле следует из партитуры оперы.

Вспоминаю, что много лет назад, еще работая в «Ла Скала», я пользовался каждым удобным случаем побывать на репетициях оркестра, которым управлял Виктор Де Сабата, особенно на репетициях «Тоски». У меня накрепко засели в голове и в душе слова маэстро:

«В „Тоске“ вы все — главные действующие лица настоящего чуда, от самого малого и незаметного инструмента до голоса ведущих солистов. Вы все одинаково необходимы для того, чтобы могла воцариться полная гармония».

Вот я и решил отметить столетие оперы в духе слов маэстро Де Сабата.

Это был удивительно трогательный вечер. От пения Паваротти зал наполнился чарами, которые может создать только его голос.

Позже он стал расспрашивать меня о здоровье и отругал за то, что я не последовал его совету и не обратился к его докторам в Нью-Йорке, отказавшись от своих лос-анджелесских. Помню, что он предпринял последнюю попытку уговорить Пиппо как раз в тот момент, когда меня везли в операционную.

Какой ангел вдохновил его? Уже было чересчур поздно, но его настойчивость, постоянные уговоры заставили меня подумать о том, что я человек, который все время с упорством маньяка вопрошает судьбу. Как он мог так явно почувствовать угрожавшую мне опасность? Что нас так сильно связывало?

Много лет назад, когда мы оба работали в «Метрополитенопера», произошел такой случай. Его отец был очень болен, Лучано сильно переживал и нервничал. Узнав, что он лежит в «полуитальянской» клинике в Нью-Джерси с плохой раковой опухолью, я вспомнил, что хорошо знаком с профессором Каганом, лучшим онкологом, который работал в «Нью-Йорк Хоспитал». Он был большим любителем оперы и страстным поклонником Паваротти. Лучано не стал поступать, как я теперь, и внял доброму совету. Он уговорил отца, хотя тот чувствовал себя как дома среди итало-американцев в своей больнице в Джерси, и перевез его в Нью-Йорк, где Каган спас ему жизнь.

Так что у нас с Лучано был такой взаимный долг, и он правильно делал, что продолжал настаивать, чтобы я его послушался, учитывая, какие беды на меня уже свалились. Но ведь в жизни важно только то, что происходит, а Лучано так и не удалось убедить меня прожить «его» историю.

Я полетел в Лос-Анджелес на встречу с доктором Брейкером и иммунологом Полсанским, в чьих руках была моя история болезни и мое будущее. Пиппо сразу понял, что они абсолютно спокойны, в отличие от последней встречи несколько месяцев назад. Было начало февраля, прошел год с той злосчастной операции в «Сидар Синай». Мои «доктора», вероятно, успокоились: двенадцать месяцев, в течение которых можно подать на них в суд по американскому законодательству, только что закончились. Они уже не рисковали миллиардными штрафами и международным скандалом, который угрожал им, если бы стало известно, что в этой мерзкой больнице Франко Дзеффирелли умер от прямых последствий лечения мафиозной банды так называемых врачей, виновных в самом настоящем человекоубийстве.

Я встретился с ними в последний раз. Они радостно улыбались, и совсем не потому, что вне опасности был я, а потому что опасность не угрожала больше им. Человек, который стал для меня воплощением подлости и предательства, чьей жертвой я стал, — доктор Коблин, точнее, доктор Роберт Коблин, мой лечащий врач, которому я долгие годы доверял свое здоровье. Если бы был суд, в который можно было обратиться, я бы не усомнился ни на минуту, ведь он знал, что мои дни сочтены и что медицина могла и должна была сделать попытку меня спасти. Но для него и его банды это означало признаться в сделанных ошибках, и он не отважился на этот шаг. Подлец!