Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Очень трудно здесь жить?

- Зимой трудно, - отвечала Лида. - Темнота действует на нервы, и спать все время хочется. Темно и темно. И днем темно и ночью темно.

- Так уж и темно: а электричество на что? - сказал Захар. - Вы ее не очень слушайте, Арина Дмитриевна, она наговорит вам разных страхов-ужасов с три короба. Это когда без дела сидишь, тогда и спать хочется, и ночь долгой кажется, и всякая там всячина. А на работе обо всем на свете забываешь. Работа от всех бед человека спасает. Это от безделья всякие глупости в голову лезут, .когда не знаешь, куда себя деть.

- А ты почем знаешь? Ай часто бездельничать приходилось? - спросила Лида.

- Часто не часто, а выпадало. Зимой в колхозе, когда лес не вывозили, что делали? Баклуши били, самогон пили. Словом, я так вам скажу: когда у человека есть любимое дело - ему ни черта не страшно.

- Будто ты рыбаком на свет родился, - поддела его Лида дружески.

- Вот на земле родился, а полюбил море, да еще как полюбил. Вы знаете, Арина Дмитриевна, до чего оно свирепо бывает, когда разгуляется ветрило. Только держись. Вот вы говорите, когда от Завирухи до Оленцов шли, сильно качало, ну, словом, порядком.

- Ой, не говори, вповалку лежали, - подтвердила Лида. - А нешто это шторм был? От силы четыре балла. А вы представьте себе в два раза больше - восемь баллов, когда все, как в колесе, вертится - не поймешь, небо над тобой или море. Тут хотел бы полежать распластавшись, а приходится на ногах стоять и дело делать. Вот тогда себя настоящим человеком чувствуешь, словно сильней тебя никого на свете нет. Вы представляете - случалось так, что двое суток болтались в море попусту - ну, ни одной рыбешки. Уже решили было возвращаться - тем паче что волна разыгралась не на шутку. И тут видим - стая чаек. Ну, значит, неспроста они уцепились - значит, богатую добычу поймали. Мы сразу туда. И не ошиблись - большущий косяк сельди, понимаете, не трески, а сельди. Она не часто сюда подходит. А тут черным-черно. На взлете волны так прямо серебром переливается. Траулер наш, как пустую бочку, во все стороны швыряет, то вверх поднимет, то со всего размаху бросит вниз. Капитан кричит: "Держись, ребята, такой случай нам никак нельзя упустить! Тут уж не до шторма - был бы улов". Ну и поработали мы тогда - никогда в жизни мне ни до того, ни после не приходилось так работать. Все тело стальным сделалось. Я до сих пор удивляюсь, и откуда столько силы враз появилось. Улов был самый большой за последние пять лет. А как работали! Красиво, ух как красиво! Вот бы картину такую нарисовать.

Вот он, оказывается, какой, Захар Плугов, - простой и сильный, с огненными, карими, искрометными глазами, литыми мускулами, горячим беспокойным сердцем.

Однажды я спросила Лиду, что заставило их бросить родной дом и ехать бог знает куда и зачем по своей доброй воле.

- А все Захар - поедем да поедем. Ему в деревне скучно было, все настоящего дела искал, да никак не находил. И в МТС было попробовал - не понравилось, на льнозаводе месяц поработал - тоже не по его характеру, не мужское это дело, говорит. Опять в колхоз вернулся. А тут вербовщик приехал в деревню, матрос демобилизованный. Сходку собрали. Больно уж красиво про север рассказывал. У нас сразу четыре семьи записались. Захар первым. Даже со мной не посоветовался. Сначала завербовался, а потом меня стал уговаривать. Я закапризничала: говорю - раз так поступаешь, поезжай один. Не жена я тебе. "Ну что ж, - говорит, - придется одному ехать, если ты испугалась". И стал по-серьезному собираться. Я его знаю - коль решил, так на своем настоит. Поворчала я, поворчала да и решилась: какая же это семья, когда врозь? Вот и приехали. Дом получили, работать стали. Живем не жалеем. На будущее лето в отпуск в Крым поедем, к теплому морю. По пути, может, к родным заедем. Деньги у нас есть, и еще заработаем.

***

У Новоселищева тяжелый упрямый взгляд, светлые, всегда влажные глаза, большой лоб и квадратное лицо. Донашивает жалкие остатки когда-то пышной шевелюры. Шея красная, упругая, как у быка. Пальцы короткие, толстые, неуклюжие, но, должно быть, силы в руках достаточно. Все зовут его по должности - председателем. Ему это нравится. Председателем Оленецкого колхоза работает Михаил Новоселищев без малого десять лет. Сразу как война кончилась, демобилизовался он - служил на флоте здесь, на севере, - и остался в Оленцах. Его избрали председателем. Говорят, неплохо работал, особенно в первые годы. Он из детдомовцев, родных не имеет. Два года тому назад от него ушла жена - уехала в Мурманск, устроилась там на работу в торговой сети. Официально не разводились. По слухам, они встречаются раза два в году в Мурманске, конечно, потому что в Оленцы она "ни ногой", должно быть стыдно людям на глаза показываться. Работала здесь заведующей магазином, лихо обманывала покупателей, сама делала наценки почти на все товары. Ее поймали, судили, дали три года условно. Вот она и сбежала.

Муж о ее проделках ничего не знал. Да чуть ли и не сам разоблачил ее. Во всяком случае, в его честности здесь никто не сомневается, и тень жены-воровки не пала на него. Звезд с неба не хватает, хотя человек он как будто и не плохой. Вот только пьет много, особенно в последние два года.

Все это я знаю со слов Лиды и Захара, хотя мнения у них насчет председателя расходятся. Лида считает, что председатель он не плохой, безвредный, никого не обижает, умеет ладить с людьми. Захар о нем говорит:

- Ну какой он председатель - ни хрен, ни редька, ни Кузя, ни Федька, как торфяной костер - дыму много, а огня никакого.

- Какой тебе еще огонь нужен, душа у человека есть, и ладно, - возражает Лида.

- Душа для любви хороша, а руководителю голова нужна, - не сдается Захар.

Меня Михаил Новоселищев в первый раз встретил не очень приветливо. Взглянул мельком блестящими глазками, проворчал нечто неопределенное:

- А, доктор. Ну, лечи, лечи. Будем теперь болеть.

И отвернулся. А я-то думала поговорить с ним о нуждах больницы, на его помощь рассчитывала, а он отмахнулся, как от мухи. Я об этом решила никому, даже Плуговым, не говорить. Разбитое в кабинете врача оконное стекло кое-как сама заставила осколком. Наступали уже холода, надо было печь починять, дровами запастись. Как-то встречаю его на улице, поздоровались, а он уже совсем другим тоном:

- Ну, как работается, доктор? Бежать не собираешься?

- Куда бежать? И почему?

- Ну, мало ли почему! Тут у нас не всем нравится.

- Не знаю, как всем, а мне лично нравится. Хотя и не все гладко идет.

- Вот как? А что, например, не гладко? И от кого это зависит?

- В частности, и от вас.

- Интересно! А почему я об этом ничего не знаю?

- Да я как-то на ходу хотела переговорить с вами…

- Кто хочет, тот добьется, - перебил он, - а на ходу, уважаемый доктор, даже высморкаться как следует невозможно, не то что более серьезное дело справить. Ты заходи в канцелярию, там и потолкуем.

Это было сказано таким теплым человеческим тоном, что можно было простить все его грубоватые манеры.

И вот я сижу в кабинете Михаила Новоселищева, торопливо выкладываю свои нужды и просьбы. Он слушает меня внимательно, сидит неподвижно и смотрит мне прямо в лицо. А потом вдруг:

- Вас кто-нибудь ждет?

- Нет, - отвечаю удивленно.

- А куда вы так спешите - тысячу слов в минуту? У нас с вами в запасе еще сто лет на двоих.

- Вы оптимист, - говорю я ему.

- Если вы со мной не согласны, тогда какой же вы доктор? Человек должен жить без докторов сто лет, а с вашей помощью и все сто пятьдесят.

Я достала приготовленное мною заявление, в котором были изложены все мои просьбы. Он взял карандаш, подчеркнул самое главное и вернул мне заявление обратно со словами:

- Все, что вы просите, сделаем. А бумажку заберите. Не люблю этой канцелярщины.

Неожиданно он протянул свою крепкую руку через стол, положил на мою руку и, не сводя с меня тихого упрямого взгляда, сказал негромко, но внушительно:

- И вообще, прошу вас, заходите в любой час дня и ночи - отказа не будет. Можете мной располагать. Председатель всегда к вашим услугам.

Я поблагодарила и собралась уйти. Он сам на прощание первым протянул мне руку, крепко сжал ее, задержал в своей руке и спросил:

- Вас там хозяева ваши по квартире не обижают? Не стесняете их? А то переезжайте ко мне - у меня дом совершенно пустой. Как-нибудь уживемся.

Это неожиданное предложение, прозвучавшее так просто и естественно, сначала привело меня в растерянность, я даже возмутиться не успела. Просто ушла, ничего не сказав ему. Я долго не могла понять: что это - нахальство или "простота душевная"?

Слово свое Новоселищев сдержал: был произведен довольно быстрый ремонт больницы, заготовлены дрова, словом, сделано все, о чем я просила, и даже больше. Я чувствовала, что председатель оказывает мне больше внимания, чем положено по моей должности. Раза два он заходил в больницу, смотрел, "как мы живем", поинтересовался, не нуждается ли в чем доктор. Нет, я ни в чем не нуждалась.