Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

19_____

В типографии еще ничего нет. «Цветник» идет хорошо, «Крылья» тихо, в «Мире Божьем» ругают меня, называя «модным в известных слоях романистом»{742}, Сологуба и т. д. Покупал бумагу. Денег очень мало; в четверг едем. Телефонировал Леману, зовя его к себе, но не застал его. Штейнберги звали сегодня. Страшно тянуло в «теплые края» на 9-ю <линию>, но не зашел, будучи без денег; стригся, заходил к Леману, в Таврич<еский> сад, но видел там только Пуца; был вечер без дождя и сносный; поехал по набережной мимо богатых милых домов к моим идиотам; Зинаиды не было, княгиня больна, сидели en 3 и болтали злой и бессильный вздор. Когда господин, услав Корвовскую, хотел говорить со мной приватно, я уехал домой. Сплетню о Наумове усиленно распускает Венгерова. Болела голова. Был Потемкин, но, узнав, меня не дома, не поднимался.

20_____

Приехал зять; отправились с Сережей к тете; там был Вяча Шакеев, уходящий скоро в плаванье; т. к. он стал красивый, разговорчивый и не все время проводит с девицами, то мне было приятно. Пошли к Андриевич; о, скука и пошлость дач! Там было неплохо, belle soeur Ек<атерины> Эд<уардовны> приняла меня за студента; качался в качелях один, о чем-то думая, и подходила сладкая тошнота. Поговорил о делах с зятем, это облегчило. К Добужинскому решил не ехать. И вдруг у Гофманов, куда пошел Сережа, — Наумов? Но ведь я же не думаю о нем! Возвращались с детьми поздно, вонючие вагоны, набитые полупьяными людьми, дымно, пыльно, на остановках поют «Разлуку» безобразные корявые мальчишки, кто-то валился, ругался, хохотал. Не поехал к Добужинскому. Дома был уже Сережа, не нашедший ни Гофманов, ни Городецкого; письмо от Нувеля, приезжающего в среду{743}, телефон от Пильского; был Леман, читали «Мелкого беса» — отличная вещь{744}. Заходил еще Павлик, кажется понявший, что его не принимают. Хоть бы этот дурак «фон» мне денег дал в долг. Теперь, поговорив с зятем, вижу, что еще не так плохо дело.

21_____

Днем сидел дома, кажется, или ходил в типографию, не помню. После обеда поехал к Семичевой, где теперь находится Званцева. Было мило, м<ожет> б<ыть>, я буду жить на будущий год у Ел<изаветы> Никол<аевны>{745}. Пришла старая Мартынова, мне очень понравилась эта выдержанная, светская, до сих пор красивая старуха. Вся ее болтовня казалась чем-то приятным и аппетитным. Был теплый, теплый дождь. Поехал к Зинаиде, там были, кроме галерных, Сазонов, Слонимская и 2 Поляковых. У Венгеровой, по ее словам, невралгия лица; по-моему, отдала чинить челюсть попросту. Совсем поздно приехал Сомов, бывший имянинником.

22_____

Зашел к Леману, киснет дома; посидев, пошли вместе в типографию; страшная жара, предчувствуется гроза. На Знаменской встретили Потемкина и Броцкого в сопровождении 3-х татар, которым последний продавал мундир. Зашли к Потемкину; торг происходил не у него в комнате, где сломана печь, а у хозяйки. Татары торговались, уходили, возвращались, Потемкин истерически веселился, Броцкий фатоватил. П<етр> П<етрович> чуть не сел на ребенка 2-х недель под подушками на диване, хозяйка все просила большую цену, т. к. это, мол, «мужские вещи». Пошли в «Café Central», где ели мороженое, оттуда Леман поехал домой, а мы в типографию. Там был Вяч<еслав> Ив<анович>. «Эме Лебеф» вышел очень изысканно. Назад поехал с Ивановым, он просил «Алексея» для след<ующего> «Цветника Ор» и не помещ<ать> раньше мистерий где-нибудь. Спрашивал, с кем я целовался в последний раз. «С Вами, в типографии». Думает, связь между мною и Наумовым. Из «Весов» обиженное письмо: где же «Эме», «Цветник» и т. д., неужели я забываю московских друзей. После обеда пошли к Ремизовым, которых не было дома. Посидели, подождали, но, не дождавшись, отправились к Ивановым. Мило беседовали, я играл серенаду, Сережа читал «Севеража»{746}, пришел Сомов с отличной обложкой для «Corardens» и Чулков. Чулков хотел бродить, хотели проехаться выпить вина, но т. к. Сережа был в блузе, то решили ехать в сад; сначала было выбрали «Аквариум», но проехали в «Славянку», идиллическую и милую. Было очень приятно, купили по розе. Сережа был очень доволен, кажется. Была хорошая белая ночь, так все необычайно четко, близко и странно. Взошло солнце. Без меня телефонировала Корвовская. Сережа все убеждал Чулкова, что я аристократ захудалый, и бессознательно, смутно стремлюсь к таковым.

23_____

Встал не поздно; много нужно сделать сегодня, и столько придут людей, приятных сердцу. Ездил в типографию и к des Gourmet<s>{747}. Приехал Сомов и потом Нувель из Парижа, бодрый и оживленный. В «Figaro» и «Correspondent» упомянуто обо мне как о музыканте нов<ой> фракции, за что «Новое время» собир<ается> ругаться, вероятно, думая, что Дягилев подкупил газеты (ему-то что?); расспрашивал о Наумове, был, кажется, не очень доволен. Потом читали «Мелкого беса», пришел Потемкин и поздно Леман. С Галерной отчаянные телефоны, но я все-таки поехал к Нувелю. Были в «Вене», где он рассказывал о Париже.

24—[25]_____

Страшный хаос и грязь, не знаю, куда поставлю вещи. Был Леман, приехал Нувель, зовя меня к Каратыгину, но не поехали, а пошли вчетвером в Тавриду; там мне очень понравился один высокий мореходец, и, будь деньги, я бы пошел с ним. Долго еще укладывался.

25_____

Встал рано, целый день ездил к Чичер<иным>, в типографию, обедал у Ивановых, у Званцевой, дома был Потемкин. Вечером был у Ремизовых, надававших нам всяких подарков. Я был не скучен. Сережа еще остается; я еду завтра[259].

26_____

Утром отправлял бандероли{748}, письмо Наумову, заезжал к Маковскому и Трубникову; квартирный и перевозочный вопросы уладились через Антона. Провожать пришли Анна Ник<олаевна>, Мих<аил> Яковл<евич> Томилин и Потемкин. Ехать было просторно, почти весело, все время почти пили чай; молодая зелень, цветущая черемуха, яблоки настраивали идиллически и любовно, хотелось на траве любить кого-нибудь простого: пастуха, семинариста, телеграфиста. Приятность ехать в 3-х экипажах на своих, огромный дом, свое молоко, расторопная Вера, большой сад, — все было очень приятно и почти заставляло забывать фабрику{749} и пр<очие> невзгоды.

27_____

Постоянный шум фабрики, напоминая пароход, привел мне на память Волгу: лето проводили у сестры; большой же дом, свои лошади, обилие молока, вид обильной жизни — привели на память семьи вроде Бехли. И весь день я колебался памятью между Щелкановым и Алешею Бехли, несчастные и скудные подробности короткого романа с которым мне казались особенно милыми и свежими. Эти воспоминания преследовали меня и за едой, и за игрой в крокет, и за прогулкой в лесничество; окрестности не очень хороши, кажется все далеко, близко все грязно, рабочие, служащие — все это не из приятного.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});