Королева карантина - Кэролайн Пекхам

симфонию, хотя у меня под рукой только пианино и нет оркестра, который был бы необходим, чтобы воплотить ее в жизнь, так что это всего лишь простое произведение.

— Простое? — она дразнила, как будто знала, что это будет что угодно, но только не это, и я позволил себе улыбнуться.

— Настолько простое, насколько я только смог, — уступил я.

Она отодвинулась, чтобы наблюдать за мной с крышки пианино, и я упивался ее видом, пока мои пальцы занимали нужное положение над клавишами. Я медленно выдохнул, находя умиротворение в музыке еще до того, как она начала изливаться из моей души, и тогда я начал.

Песня заиграла медленно, первые ноты пронзили тишину комнаты, как капли дождя, падающие ночью, ударяясь незаметно, но все равно оставляя след. Когда заиграли более низкие ноты, музыка стала мрачнее, как раскаты грома над глубоким океаном, в то время как дождь продолжал идти, такой мелкий перед лицом всего этого количества воды, но все же безвозвратно меняющий ее с каждой упавшей каплей.

Я растворился в музыке, когда дождь превратился в шторм в моем сознании, непреодолимую бурю, которая разбивалась об океан и сушу, заявляя о себе, принося жизнь и страсть в бесплодные просторы пустоты и пробуждая монстров ото сна.

Мои руки двигались все быстрее и быстрее, не пропуская ни одной клавиши, потому что каждая из них была важна, необходима, самые темные, глубокие ноты были так же важны, как и самые легкие, высокие. И каким-то образом все это просто сошлось воедино, музыка боролась за то, чтобы стать единым целым, подобно дождю, впитавшемуся в землю и наполнившему океан историями о местах, которые он никогда не мог увидеть сам, но изменившему его взгляд на все.

Музыка становилась все сложнее, заставляя мое сердце учащенно биться, и я изо всех сил старался поддерживать правильный темп, когда она достигла крещендо, взрыва, когда все сошлось воедино, битва за власть забыта, и мир воцаряется во всем мире, когда шторм утихает.

Когда я перешел к последним нотам, мое сердце заныло от их сладости, от того, насколько они были похожи и в то же время отличались от нот, положивших начало пьесе. Вот что я чувствовал к ней, как переродившийся мужчина, такой же и в то же время совершенно другой. Больше не было борьбы за контроль, а был мир, построенный из жара и пламени, которое прожигало все насквозь и поджигало все это.

Сыграв последнюю ноту, я откинулся на спинку стула, выдохнул и медленно поднял глаза, чтобы встретиться с ней взглядом.

Розовые губы Татум были приоткрыты, когда она смотрела на меня, ее грудь тяжело поднималась и опускалась, зрачки расширились, и я судорожно сглотнул, чувствуя себя более чем немного уязвимым перед ней. Я только что вырезал свое сердце из груди и возложил его, окровавленное и бьющееся, на ее алтарь. Это было все, что я мог предложить. Просто сломленный мальчик в теле мужчины. У меня было так много багажа, что иногда его тяжесть калечила меня, и меня никогда не было легко полюбить. И все же этот взгляд в ее глазах заставил меня думать, что она все равно действительно любит меня. Несмотря на все это. Никогда не обращая внимания на тот факт, что я не заслуживал ничего подобного от нее. Она была моей так же, как я был ее.

Жар между нами потрескивал, и мои конечности напряглись, когда я посмотрел на нее там, наверху, на пианино, на ее длинные ноги, умоляющие меня сорвать с них эти чулки и зарыться между ними. Я удерживал себя на месте только усилием воли, поскольку мысль о том, чтобы заявить на нее права, сейчас переполняла меня. Я хотел ее так, как зверь нуждается в своей паре. Я хотел, чтобы она вцепилась в мою одежду, ее ногти впились в мою плоть, а ее задница ударилась о клавиши пианино, когда я вгоню в нее свой член и заставлю выкрикивать мое имя.

И выражение ее глаз говорило, что она хотела того же самого.

Отдаленный звонок домашнего телефона был единственным звуком, нарушавшим тишину, и я знал, что все сводится к битве воли между нами, пока мы ждали, кто сломается первым. Но мой контроль висел на кончике ножа, и я знал, что вот-вот сломаюсь ради нее. Я ломался, и она падала вместе со мной, пока каким-то образом мы не находили способ восстановить себя друг в друге.

Я внезапно встал как раз в тот момент, когда она протянула руку и схватила меня за галстук, дернув к себе, когда произнесла мое имя и приказала мне прийти за ней.

Я возвышался над ней, мой член был твердым и ноющим, когда я наклонился вперед, пробуя ее на вкус, когда схватился за крышку пианино по обе стороны от ее бедер и приготовился заявить права на то, что принадлежало мне.

Звук шагов едва разнесся в воздухе, но мне удалось вырваться из чар, наложенных на меня Татум, и я резко отпрянул, развернувшись к двери, когда она испуганно ахнула.

Мое сердце бешено заколотилось, когда я понял, что я чуть не натворил. Если бы кто-нибудь в этом доме видел нас вместе, они бы не ждали, чтобы задавать вопросы. Татум была женой Киана, и смерть была бы для нас легкой ценой, если бы кто-нибудь из них подумал, что я украл то, что принадлежало ему. Знать Найлу — это одно, Киан заверил меня, что тот унесет этот секрет с собой в могилу. В этой семье больше не было никого, кому можно было бы так доверять, и я не мог рисковать, что нас обнаружат вместе во второй раз.

Дверь распахнулась, и я изобразил на лице бесстрастную маску, когда в комнату вошла экономка Марта.

— Добрый вечер, мистер Мемфис, — весело сказала она, протягивая мне беспроводной телефон. — Вам кто-то звонит, чтобы поговорить с вами.

Я даже не смог заставить свой язык произнести слова благодарности, которые я должен был сказать ей, когда молча взял телефон из ее рук, натянуто кивнув, когда ощущение этого захлестнуло меня, как будто он горел.

Марта кивнула головой, тепло улыбнувшись Татум через мое плечо, затем повернулась и направилась к выходу из комнаты, дверь медленно закрылась за ней.

У меня перехватило горло, когда я обернулся, чтобы посмотреть на Татум, ее глаза были широко раскрыты там, где она сейчас сидела на самом краешке пианино, скрестив ноги, в расправленном платье и с идеально распущенными волосами. Я