Глаза ворона - Татьяна Русуберг

Смирившись, Кай подставил плечо и полувывел-полувытащил спотыкающегося Токе на свежий воздух. Пару минут они стояли на галерее, пока брыкающийся мир не улегся ровно, и из глаз раненого не исчезли цветные круги вперемежку с черными мухами. Наконец, зрение прояснилось, и он увидел многослойную пелену падающей воды. Там носились, хохоча и вопя, какие-то серые фигуры, прыгая, падая и валяя друг друга в быстро набирающих глубину лужах. Токе шагнул вперед и вышел под дождь. Струи воды с неожиданной силой ударили его голову и плечи. Они были холодными, мокрыми и — восхитительными! Парень поднял к небу лицо, закрыв глаза и смеясь во все горло, несмотря на забегающую в рот воду. Он почувствовал чье-то присутствие рядом с собой и изо всех сил пожелал, чтобы, как в его сне, это был отец. Но рядом с ним стоял Кай. Он смотрел куда-то за занавес дождя. Его лицо было задумчивым, даже печальным.

— Ты ведь знал заранее, да? — возбужденно крикнул Токе, перекрывая шум ливня. — Ну, про дождь! Ты видел тучи по пути в лазарет?

— Нет. Я видел жабу в термах.

Худшее в Кае было то, что Токе никогда не мог понять, когда тот шутил, а когда действительно имел в виду то, о чем говорил. Но сейчас, стоя под дождем, он чувствовал такую простую, чистую радость, что просто расхохотался, и товарищ ответил на его смех. Их голоса звучали в унисон, вплетаясь между дождевыми струями в музыку воды — шепчущей, звенящей, зовущей, поющей величественный гимн торжеству жизни.

Похороны Бекмеса и остальных гладиаторов, погибших в дни Больших Игр, Токе пропустил, валяясь в лазарете под бдительным присмотром Чеснока. Парень хотел бы, следуя горскому обычаю, положить на погребальный костер Бекмеса какую-нибудь особо ценную для себя вещь. Но единственное, чем он владел, был увядший и запятнанный его собственной кровью венок победителя, доставшийся слишком дорогой ценой. Его-то он и передал через Аркона.

Только в День Ветра Горцу удалось наконец умолить лекаря выпустить его из своих когтей — в обмен на обещание щадить себя и каждый вечер являться для проверочного осмотра. Токе быстро обнаружил, что за то время, что он давил опостылевшую койку, в школе произошли значительные изменения.

Казармы были полны новых лиц и серых униформ — Скавр быстро навербовал пополнение. Переживших «мясорубку» товарищей, как и самого Горца, перевели в ветераны и развели по разным отрядам в зависимости от того оружия, которым им отныне предстояло сражаться. Кая, конечно, определили в димахеры. Худого и легкого Вишню — в ловцы. Аркона и Тача отправили к «длинным мечам», оружие которых сами ветераны прозвали «Длинный Дик». Тигровая Лилия оказалась в «жнецах», кривой меч которых напоминал аршак. Токе не удивило, когда ему сообщили, что он тоже поступает в распоряжения Фазиля, доктора «жнецов». Наконец, широкоплечего, кряжистого Папашу, способного с легкостью нести тяжелые доспехи и щит, записали в «черепахи».

На первом же отдыхе, однако, Папаша, оторвавшись от своего отряда, присоединился к «семерке», не вызвав этим удивления ни у кого, кроме Горца. Церруканец непринужденно трепался с Лилией и Каем, будто знал их целую вечность, будто его место всегда было здесь, а Бекмес только временно занимал его. Поначалу Токе воспринял «новичка» в штыки: погибшего товарища никто не мог заменить! Но, узнав Папашу поближе, он понял, что тот не посягал на память их друга и не пытался быть никем иным, кроме себя самого.

Имел ли церруканец в действительности потомство, никому в школе было неведомо. Скорее всего, свое прозвище он получил из-за длинной смоляной бороды, которую бывший вор заплетал в мелкие косички и украшал разноцветными тесемками, бусинами и прочей блестящей чепухой. Вряд ли Папаше было больше двадцати пяти, но курчавый черный волос, карабкавшийся по щекам до самых глаз, делал его лицо старше. Таинственным образом, возможно связанным с его бывшей профессией, парень был в курсе всего, что происходило как в стенах Скавровой школы, так и за ее пределами. Эта полезная особенность, а также легкий, дурашливый характер сделали его, как пришлось признать Токе, удачным дополнением упавшей количеством и духом «семерки».

Именно Папаша, загадочно подмигнув, посоветовал Горцу зайти в общую залу после ужина. Обычно в конце полного тренировок дня выздоравливающий так уставал, что у него едва доставало сил дотащить себя до каморки в крыле ветеранов, которую он по-прежнему делил с Каем. Но сегодня, просидев по настоянию Чеснока самые жаркие часы в теньке, он чувствовал себя достаточно свежим. К тому же в лазарете ему жутко не хватало общения с друзьями, и он надеялся наверстать упущенное.

Когда Токе в сопровождении Папаши появился в общей зале, там уже был растоплен очаг. Его пламя бросало веселые оранжевые блики на изображения всевозможного оружия, украшавшего стены. Расторопный Вишня застолбил для них столик у камина. Стараясь не обращать внимания на Лилию, которая, сидя на коленях Кая, задумчиво играла его белыми волосами, Горец набил рот орешками из стоящей на столе миски. Аркон куда-то запропастился, но на вопрос о нем Тач ответил только загадочной улыбкой.

Токе сидел спиной к огню, поэтому раздавшийся со стороны очага звук застал его врасплох. Услышанное было настолько неуместным в набитой гладиаторами общей зале, что парень поперхнулся орешками и крутанулся на стуле. У камина стоял Аркон: длинные светлые волосы распущены по плечам, глаза полузакрыты, лицо сосредоточено, легкие пальцы перебирают струны лютни…

«Лютня! Как я, оказывается, скучал по чарам ее музыки! Но инструмент, который вечно таскал с собой Аркон, был навсегда потерян в пустыне вместе с караваном. Откуда же взялось это благозвучное чудо?» Горец зашептал в ухо Папаше, но тот только приложил палец к губам, а потом без слов ткнул им в Кая. Токе выпучил глаза: как Аджакти сумел раздобыть лютню в казармах?! Но тут он позабыл обо всем: Аркон запел:

Мы были молоды, мы жили в мире, полномЧудес и волшебства, но как-то разНа башне зазвонил раздора колокол,И этот мир для наших глаз погас.

Все наши мысли были там, за горизонтом.Где начинался Дальний Путь.

Мы шли вперед, и время отбиралоМечты, нам оставляя мертвый грузИз тысяч мелочей, воспоминаний,Нас приковав к земле цепями ложных уз.

Аркон пел, и его слова проникали в самые сердца слушателей, так что даже тихие разговоры в переполненном помещении замерли. Токе не мог оторвать от музыканта глаз. Эта песня была о нем, Токе, о его мечтах, его стремлении увидеть и изменить мир, об их призрачности…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});