Книга - Ефимия Летова

разделенность. И страх. За себя. За него. За себя — жалкую четверть страха. За него — целую бездну крошечных тревожек и внушительных болючих тревог.

* * *

Врачи разводят руками и говорят слова, которые не желают укладываться в моей голове. Аудиологическое обследование, регистрация коротколатентных слуховых вызванных потенциалов, нейросенсорная тугоухость…

— Не переживай, — говорит Славка, щёлкает зажигалкой, а проходящая по коридору медсестра грозит ему кулаком. — Купим всё, что нужно, аппараты — шмапоратты, в конце-концов, руки-ноги на месте. Протезы конечностей стоят дороже, а тут — вполне приемлемо по деньгам. Года через четыре можно и в Израиль съездить или в Штаты.

Славке трудно поверить, что в мире есть что-то, чего нельзя купить, а деньги у него всегда водились немалые — такой уж у человека особый талант, деньги его любят. Мне не нравится в нём многое, просто потому, что я совершенно ничего к нему не чувствую, кроме несколько тяготившей меня же саму благодарности, но легкого отношения к жизни и полное отсутствие скупердяйства у него не отнять.

— Ты не понимаешь, — сбивчиво говорю я. — Они ничего не могут у него найти, никаких проблем, они…

* * *

Тель играет с деревянными палочками. Складывает треугольники и пытается сложить квадрат. Квадрат не выходит, но он не сдаётся, двигает по гладкой пластмассовой поверхности столика палочки, роняет их, наклоняется, поднимает…

Я сижу за компьютером, печатаю очередную главу. Глаза устали, но пальцы ещё попадают на клавиши. В это трудно поверить, но ребёнок, не достигший двух лет, практически мне не мешает. Он сосредоточенно сопит над палочками, а я сохраняю новый кусок главы — мало ли, в этом деле всегда лучше перестраховаться, чем пускать дело на самотёк, — поднимаюсь, потягиваюсь и подхожу к нему. Зарываюсь носом в шёлковые волосики.

Он пахнет молоком. И какими-то травами. И чем-то ещё, таким, что хочется обнять его и стоять так долго-долго. Но долгое бездействию Телю не нравится, и он нетерпеливо мотает головой. Осторожно, чтобы он не заметил, пододвигаю одну палочку к уже почти сложенному треугольнику — получается кособокий, но четырёхугольник.

Тель улыбается, оборачивается и ищет моё лицо глазами — говорить он до сих пор не говорит, что неудивительно, но хочет поделиться успехом, он всегда так делает.

* * *

Я выныриваю из воспоминаний, как утопающий — из толщи тяжёлой солёной и холодной воды. Меня трясёт — от увиденного, от понимания того, что произошло. И того, что произойдёт.

Воспоминания — мои собственные, а ещё — магов, побывавших в щедро оставленной после развода Славкой нам с Телем шикарной квартире, а ещё — размышления магов о моём возвращении — это слишком много для того, кто хотел бы дышать полной грудью.

Тельман более меня не удерживает, и я подхожу к Варидасу, испытывая огромное желание вцепиться ему в ворот и трясти, а лучше — порвать на лоскуты.

— С кем мой ребёнок? С кем сейчас мой ребёнок?! Отвечай! — я почти привычным жестом схватила острый камень, полоснула себя по бледной расцарапанной ладони.

Боль физическая по-прежнему не ощущалась. Ладонь неохотно наполнилась кровью, и эту кровь я размазала по лицу застывшего передо мной Варидаса. Маг прижимает ладони к лицу.

— Я не заслужил такого подарка, демиург…

— Это не подарок, я тебе их заново выцарапаю, как ты мог его оставить!

— С ним всё в порядке. Он спит, — вмешивается Стурма. — Всё в порядке, демиург… Но вам действительно пора возвращаться.

Нидра безучастно подбрасывает мне новые картинки — плачущий Тель, заходящийся в истерике. Но и он же — играющий с этой самой светловолосой женщиной с дурацким именем. Мирно спящий в кроватке…

Варидас медленно отнимает от лица руки — и я вижу, как сползает, тает багровая запёкшаяся корка на его лице. Вижу его глаза — карие, будто чайная заварка. У Славки были такие же… Они вообще очень похожи и неудивительно — я же сама его придумала.

Его и всех остальных.

Поворачиваюсь к Тельману, про себя в глубине души удивляясь тому, что он не ушёл, не выплёскивает на меня своё раздражение, свою обиду — за ложь, за обманутые надежды, за всё вообще…

— Я хотела сказать тебе сама, — беспомощно говорю я. Злость и страх — неконтролируемые, смешанные с усиливающимся тиканием включившегося внутреннего таймера обратного отсчёта — точно иглы, проткнувшие насквозь сердце и лёгкие. — Я хотела сама тебе всё рассказать, объяснить, но… У меня есть ребёнок, Тельман. Ему всего два года, и он там, в моём мире, совершенно один. У него никого нет, кроме меня. И я…

Тельман молчит, и я ничего не могу прочитать на его лице. Не уверена, что он вообще слышит, понимает мои слова

— Я не сказала тебе всей правды сразу, но как я могла сказать, мы так долго притирались с тобой друг к другу… Я не знала, что миры иногда оживают, что я это умею, конечно же, я не знала, наверное, так оно и должно быть — иначе эта магия не происходит. И далеко не всё, что происходило в твоей жизни, в Криафаре вообще, придумывала я — этот мир стал очень самостоятельным. Я не знала, что Лавия жива, и про кровь служителей у тебя — не знала, и ещё о многом, многом другом — тоже! Если бы ты знал, как я хочу переписать все те моменты, которые делали твою жизнь невыносимой, но это уже не в моих силах. Я должна вернуться в свой мир, Тельман. К сыну. Потому что… Потому что тут даже выбора быть не может, но если бы ты только знал, чего мне это стоит…

Я ждала от него чего угодно. Обиды, злости, презрения, обвинений: в том, что врала, выдавала себя за другую, в том, что оказалась не той, что сотворила мир таким враждебным, опасным и неудобным для жизни в нём, в том, что уготовила для него и многих других такую неправильную, ненужную им судьбу.

Но Тельман молчал. Его пушистые ресницы чуть подрагивали, а серые глаза смотрели на меня пытливо и требовательно. И он не уходил. А потом осторожно обхватил меня руками и прижал к