Том 27. Письма 1900-1901 - Антон Чехов

8(21) января 1901 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: Письма, т. VI, стр. 120.

Открытка.

…радуюсь, что Вы не скучаете. — См. об этом примечания к письму 3211*.

Очень радуюсь ~ гостит у нас… — 28 декабря 1900 г. М. П. Чехова сообщала брату: «Бунин приехал и остановился у нас внизу» (Письма М. Чеховой, стр. 165). Об этом периоде своей жизни И. А. Бунин вспоминал: «Да, в январе 1901 года я все еще жил у Чеховых. Сохранилась у меня даже запись тех времен: Крым, зима 1901 года, на даче Чехова. Чайки как картонные, как яичная скорлупа, как поплавки возле клонящейся лодки. Пена как шампанское. Провалы в облаках — там какая-то дивная неземная страна. Скалы известково-серые, как птичий помет. Бакланы. Суук-Су. Кучук-Кой. Шум внизу, солнечное поле в море, собака пустынно лает. Море серо-лиловое, зеркальное, очень высоко поднимающееся. Крупа, находят облака. Красавица Березина (!) 31 января было первое представление „Трех сестер“, конечно Марья Павловна <ошибка памяти Бунина — ее в это время в Ялте не было> и „мамаша“, как мы все звали Евгению Яковлевну, очень волнуются. К Синани должна была прийти телеграмма из театра. Их слуга Арсений посылается к Синани. Марья Павловна просит из города позвонить по телефону. Минут через двадцать Арсений взволнованным голосом сообщает:

— Успех агромадный…

Собрались гости: местная начальница гимназии В. К. Харкеевич, С. П. Бонье, Средины; конечно, выпили по этому случаю. В начале февраля Марья Павловна уехала в Москву, а я остался до приезда Антона Павловича с мамашей, с которой у меня была большая дружба и которая мне много рассказывала об Антоше. В каждом ее слове чувствовалось обожание» (И. А. Бунин. Чехов. — Чехов в воспоминаниях, стр. 531–532).

Вчера получил письмо ~ о смерти нашего журавля. — В Ялте на даче Чехова жили два прирученных журавля. В августе один журавль исчез. В письме от 28–31 декабря 1900 г. Мария Павловна писала: «Второй журавль нашелся, но он заболел, лежит у Марьюшки в кухне на рогожке и, кажется, издохнет. Говорят, он ушибся, играя с кривым журавлем» (Письма М. Чеховой, стр. 165–166), а через день она сообщила о смерти журавля.

А Маша уехала? — 10 января М. П. Чехова писала: «Послезавтра, 12-го, я уезжаю в Москву с Л. Н. Шаповаловым. Вчера он был и просил ехать вместе» (там же, стр. 168). 12 января Е. Я. Чехова извещала сына: «Сегодня утром в 8 час. Машу проводила в Москву, она поехала с Л. Н. Шаповаловым» (ГБЛ).

3251. О. Л. КНИППЕР

11(24) января 1901 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 88–89.

О. Л. Книппер ответила 15 января 1901 г. (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 282–284).

…сто лет прошло, как от тебя нет писем. — На этот упрек Книппер отвечала: «Повторяю тебе еще раз, что больше двух дней я не пропускала, даже, кажется, больше одного дня. Не понимаю, куда попадают мои письма — опять к какому-нибудь господину, верно. Адрес пишу полный».

…я уезжаю в Африку. — Чехов намеревался уехать с М. М. Ковалевским в Алжир 21 января, однако поездка не состоялась из-за начавшейся бури на море.

Хоть бы написала, что делается с «Тремя сестрами». — См. примечание к письму 3253*. Газета «Русское слово» 19 января (№ 18) 1901 г. сообщала в подборке «Театр и музыка»: «В Художественно-Общедоступном театре вчера окончательно были определены дни первого представления пьесы Чехова „Три сестры“ и сотого представления трагедии „Царь Федор Иоаннович», новинка будет дана в первый раз 30-го января, а затем будет ставиться три раза в неделю до окончания сезона. Как мы узнали, новая пьеса Чехова „Три сестры“ пойдет в первые дни ее представлений с участием г-ж Андреевой, Книппер, Лилиной, Савицкой, Самаровой и гг. Лужского, Станиславского, Мейерхольда, Санина, Вишневского, Москвина, Артема и Тихомирова». См. об этом также «Русские ведомости», 1901, № 18, 18 января.

Приехала в Москву Маша? — Книппер писала 15 января: «Маша приехала вчера, я еле успела ее встретить, т. к. генеральная кончилась около 6-ти, и я летела на лихаче и то опоздала, — уже публика валила из вагонов. Маша приехала с Шаповаловым. Она отдохнула, веселая, хорошая. Бунин остался с матерью».

3252. Е. Я. ЧЕХОВОЙ

13(26) января 1901 г.

Печатается по автографу (ЦГАЛИ). Впервые опубликовано: «Красный архив», 1929, № 6(37), стр. 179.

Открытка.

Варвара Константиновна — Харкеевич.

Надежда Ивановна — Средина.

Софья Павловна — Бонье.

Бабушка — М. Д. Беленовская.

3253. О. Л. КНИППЕР

14(27) января 1901 г.

Печатается по автографу (ГБЛ). Впервые опубликовано: Письма к Книппер, стр. 89–90.

Год устанавливается по содержанию: пребывание в Ницце, предполагаемая поездка в Алжир (см. письмо 3275*), репетиции «Трех сестер», отмена спектакля «Дядя Ваня» 10 января 1901 г. (см. ниже).

Ответ на письмо О. Л. Книппер от 9 января 1901 г.; Книппер ответила 18 января (Переписка с Книппер, т. 1, стр. 274–275 и 286–289).

…я читал в «Русск<их> ведом<остях>», что «Дядя Ваня» отменяется. — Речь идет о спектакле 10 января. Книппер ответила: «С чего ты взял, что я больна? „Дядю Ваню“ отменили, т. к. была жаба у Лилиной».

Ты писала только насчет Санина и Мейерхольда… — В письме от 7 января 1901 г. (см. примечания к письму 3240*). Санин дублировал в пьесе «Три сестры» роль Соленого, Мейерхольд играл Тузенбаха.

…я подозреваю, что пьеса моя уже проваливается. — Книппер ответила: «Что за нелепость думать о провале! Господь с тобой! Пьеса безумно интересно смотрится. Целиком мы ее еще не прошли. У всех идет хорошо, только у Мейерхольда нет жизнерадостности и Санин еще не вполне владеет тоном. Сегодня славно, крепко работали над 2-м актом. Пишу мало, потому самой все еще не совсем было ясно. Ведь ты не любишь говорить о том, над чем работаешь, так вот и мне не болтается. Ты не сердись, дорогой мой, и не волнуйся. Сегодня вечером я с Немировичем хорошо занялась Машей, все себе уяснила, укрепила и люблю эту роль страшно. Она идет как-то особняком, правда? Каяться буду не громким голосом, но с сильным внутренним темпераментом, и с отблеском счастья, если так можно выразиться. Движений почти никаких, глаза… ну, это я уже болтаю как актриса, и ты можешь не так понять. Во 2-ом акте Немирович настаивает, чтобы Вершинин и Маша не были бы одинокими, а чтобы было впечатление, что они нашли друг друга, и чтобы чувствовалось счастье любви. В конце Станисл<авский> установил, что под вальс, который играет Тузенбах, танцуют Ирина и Роде, а Маша врывается русским вальсом со словами: барон пьян; ее подхватывает Федотик, но она отталкивает его и кружится одна. Тебе это нравится? <…> Декорации очаровательные. Чудесная еловая длинная аллея в 4-м акте, дом с большой террасой, с крыльцом, где происходят проводы офицеров и прощание Маши с Вершининым. Ничего, если я в последнем моем финальном монологике сделаю купюру? Если мне трудно будет говорить его? Ничего ведь? Мне очень нравится планировка роли Маши в 4-м акте. Да вообще вся роль — чудо! Если я ее провалю, махну на себя рукой! Мария Петровна — отличная Наташа. Андрей, офицерики, Ферапонт — хороши; Федотик что-то не совсем, ну да еще подделает».

…виделся с Немировичем-Данченко и говорил с ним, то мне было очень скучно… — В начале января 1901 г., когда Чехов встречался с Немировичем-Данченко в Ницце, Владимир Иванович не был хорошо знаком с пьесой «Три сестры» и не представлял еще, как будет осуществляться постановка ее на сцене Художественного театра. Позже, в письме от 22 января (4 февраля) 1901 г. Вл. И. Немирович-Данченко писал Чехову: «Теперь я наконец могу дать тебе отчет о „Сестрах“. По приезде я сначала посмотрел, по два раза акт, посмотрел и расспросил у Константина Сергеевича, чего не понимал в его замысле. С тех пор я вошел в пьесу хозяином и все это время, каждый день, работаю. Конст<антин> Серг<еевич> проработал над пьесой очень много, дал прекрасную, а местами чудесную mise en scène, но к моему приезду уже устал и вполне доверился мне. Сначала пьеса казалась мне загроможденной и автором, и режиссером, загроможденной талантливо задуманными и талантливо выполняемыми, но пестрящими от излишества подробностями. Я понимал, что актеры еще не сжились с ними, и все-таки мне их казалось много. Я говорю о всевозможных переходах, звуках, восклицаниях, внешних эффектах и проч. и проч. Мне казалось почти невозможным привести в стройное, гармоническое целое все те клочья отдельных эпизодов, мыслей, настроений, характеристик и проявлений каждой личности, без ущерба для сценичности пьесы или для ясности выражения каждой из мелочей. Но мало-помалу, после исключения весьма немногих деталей, общее целое начало выясняться, и стало ясно, к чему и где надо стремиться <…> Фабула развертывается, как в эпическом произведении, без тех толчков, какими должны были пользоваться драматурги старого фасона, — среди простого, верно схваченного течения жизни. Именины, масленица, пожар, отъезд, печка, ломка, фортепьяно, чай, пирог, пьянство, сумерки, ночь, гостиная, столовая, спальня девушек, зима, осень, весна и т. д. и т. д. и т. д. Разница между сценой и жизнью только в миросозерцании автора — вся эта жизнь, жизнь, показанная в этом спектакле, прошла через миросозерцание, чувствование, темперамент автора. Она получила особую окраску, которая называется поэзией <…> Это все, т. е. жизнь и поэзия, будет достигнуто, и фабула развернется. Подробности, казавшиеся мне сначала многочисленными, уже обратились в тот фон, который и составляет житейскую сторону пьесы и на котором развиваются страсти или, по крайней мере, их проявления» (Избранные письма, стр. 229–231).