Знамение змиево - Елизавета Алексеевна Дворецкая

парамонарь сумежский…

Голос не казался злым – он был полон скорее любопытства, удивления. Воята чуть не улыбнулся: уже не в первый раз он слышал это прозвище «вещий парамонарь».

– А ты и есть змий Смок?

– Вот и познакомилисссссь…

Голос перешёл в шипение; над облаком тьмы вдруг поднялась голова огромного змия, а само это облако предстало в виде чешуйчатых колец – таких огромных, что их не с чем было сравнить.

Воята понимал: он должен испугаться. Змий для того ему и показался в таком виде, чтобы напугать. Но понимал он и другое: глотать его змию нет большого смысла – такой добычей ему не насытиться. Захочет съесть – съест, нет смысла убегать, а значит, и бояться. Сам пришёл – оставалось смириться с любой возможной участью. Страх пожрал сам себя и сгинул, и Воята смотрел на змия с таким чувством, будто всё это происходит не с ним.

– Кто ты? Сам Сатана?

– Пффффсссссс…

Порыв гулкого свиста означал, надо думать, змиев смех.

– Не угадал, – насмешливо ответил голос отовсюду. – Не столь я велик и знатен.

– Но ты – злой дух из дружины его? Когда «Бысть брань на небеси: Михаил и Ангели его брань сотвориша со змием, и змий брася и аггели его»?[77]

Вспоминая, что об этом говорилось, Воята усомнился в правдивости своего собеседника. Чего захотел – от отца лжи добиться правды! Да это он и есть – великий древний змий, обольщающий вселенную! Воята содрогнулся с головы до ног, сам не веря, что мог повстречаться с таким… с самим…

– Из тех я прежних божественных ангелов, что владели и управляли устроением земли… – прогудел ветер, и в звучании его явственно слышалась гордость. – Из-за злобы и зависти Михаиловой случилось так, что ни во что обратился наш чин.

«Лжёшь, как отец твой! – мысленно ответил Воята. – Из-за своей злобы и зависти вы чина ангельского лишились».

– Но и нынче не всю власть мы утратили, – продолжал змий, и голос его усиливался. – В дружине нашей – не одни только равные нам по природе духи, но и вы, люди, те, кто признал власть нашу и стал верным спутником господина нашего.

«И мимо идох, и взысках его, и не обретеся место его…» – вспомнилось Вояте. И эти слова псалма – о дьяволе, о том вечном враге человека, кому нет места на небе. Михаил и верные ангелы изгнали Сатану, не желая терпеть его среди себя; но и слуги его, падшие ангелы, до сих пор ищут себе сторонников среди людей… и находят противников.

– Господин твой имел ещё доступ на небо, – заговорил вдруг где-то вверху ровный голос, полный силы и веры. – Только жертва Иисуса Христа положила тому конец, лишила его и дружины места среди ангелов. Когда свершилось пролитие Христовой крови, когда был послан людям Новый Завет, тогда изгнали мы вас, нечестивых, а вслед за нами гонят вас и все христиане.

При первых звуках этого голоса, прозвучавшего, словно мягкий гром, тьма в котле вскипела сильнее; Воята почти того не заметил, зачарованно глядя вверх. Водяное небо колебалось. Это был голос не самого Бога, но кого-то к нему близкого… Небесного воителя, взявшего на себя труд и честь низвергнуть мятежника…

– Пшшшшш… Хватит! – Змий извернулся в своём озере тьмы, на миг перед Воятой мелькнули могучие кольца, и снова их скрыла тьма. – Ты-то зачем сюда пришёл? Разгневал ты меня! Ты слугу моего верного погубил, теперь нужен мне новый! Сам будешь служить мне, червяк ничтожный!

Голос грома явно разозлил змия и лишил былой уверенности. Но чем больше он злился, тем менее опасался его Воята. Очи верных Богу ангелов проникали и сюда, в эту нижнюю тьму, и даже здесь змий не был полным господином. Это не сам Сатана, это кто-то из его подручных навроде того Вельзаула, с которым боролся святой Никита. Никите бес показался мелким, чёрным, в шерсти и на копытах. Но поскольку Вояте до святого Никиты далеко, то и бес перед ним сумел принять вид более грозный. Однако вид его ничего не значит. Бесы, сколь ни велики они, не могут ничего сотворить в явном мире своими руками. Они не могут убить человека – могут только искусить его, толкнуть на грех, склонить к губительным ошибкам. Чтобы проливать кровь, озёрному бесу требуется чужое тело, подвластное его воле. Без этого он опасен не более, чем дождевой червяк.

И выходит, если мятежные ангелы были низвергнуты после Иисусовой жертвы, значит, уже тысячу с лишним лет они скитаются по земле, ищут себе места… оседают по лесам, полям, водам, болотам… И этот вот, после неведомых скитаний, поселился здесь, под Дивным озером, его же силой и созданным.

– Я тебе служить не буду, – спокойно, почти миролюбиво ответил Воята. – Дух твой ведь уже пробовал войти, да «сосуд сей отвсюду бо затворен и запечатан есть».

– Ин ладно… – пробурчал змий. – К чему нам ссориться? Во всей здешней волости только двое и есть умных людей – ты да я.

Воята едва удержался, чтобы не фыркнуть вслух: это ты-то человек?

– Зачем нам враждовать? – убедительно продолжал змий. – Давай поделимся. Я уже пятьсот лет здесь живу, никому зла не делаю, лежу себе… А ты, коли будешь умён, от дружбы моей много пользы получишь. Ну, скажи, чего ты хочешь? Парень ты молодой, сильный, видный, все девки в волости по тебе одному сохнут – уж я-то знаю! Скажешь, сам не замечал? То-то же! А я тебе что хочешь могу дать. У меня всё есть! Сокровищ хочешь? Золота, серебра, каменьев самоцветных?

Змий слегка шевельнул кончиком хвоста, и луг осветился. Сквозь густую траву проступило сияние, и Воята вдруг увидел, что вся земля усыпана сокровищами. Золотые и серебряные монеты, гривны, украшения всех видов, с самоцветами и без – они лежали, как цветы полевые, на каждому шагу, по одиночке и целыми горшками. Только наклоняйся и подбирай, как грибы или ягоды.

– Да что я! – спохватился змий. – Золото для стариков! Молодому кое-что другое нужно! У меня и это есть! Ух какие у меня красавицы есть – сам бы ел, да… Нет, я не то хотел сказать. Погляди только!

Сокровища не исчезли, но их сияние приугасло. Зато по сторонам сразу везде возникло движение. Воята бросил взгляд туда-сюда и вытаращил глаза.

Будто на ярильском гулянье, вокруг него кружились хороводы – справа, слева, позади. Состояли они из одних девок, и девок этих были сотни. Одетые в белые тонкие сорочки, они кружились, то держась за руки,