Скала прощания - Тэд Уильямс

Утренний свет пронизал Альдхорт, растекаясь так ровно, как будто лился отовсюду. Лес казался ожившим, каждый листок, каждая ветка — исполненными ожидания. Воздух наполнился тысячей звуков и бесконечным разнообразием запахов: там было и пение птиц, и гудение пчел, пряный запах пробуждающейся земли, сладковатой грибной прели и суховатый аромат пыльцы. Солнце, свободное от облачной пелены, взошло на небо, сиявшее яснейшей первозданной голубизной над верхушками деревьев.

…На капюшоне Небесного Певца золотая пряжка, —

торжественно возгласила Адиту. Биение жизни в лесу вокруг них было единым — оно казалось ударами одного пульса.

В волосах его — соловьиные перья,Он делает три шага, и за собой рассыпает жемчуг,А перед ним шафранные цветы…

Она остановилась и отпустила руку Саймона; которая безвольно упала, подобно рыбе без костей. Адиту встала на цыпочки и потянулась, подняв ладони к солнцу. Талия ее была необычайно тонка.

Саймон долго не мог вымолвить ни слова.

— Мы… — попытался он наконец, — мы?..

— Нет, но мы преодолели самую трудную часть пути, — сказала она, потом обернулась к нему, улыбаясь. — Я думала, ты оторвешь мне руку, так крепко ты цеплялся.

Саймон вспомнил ее спокойную сильную хватку и подумал, что такого не могло бы случиться. Он улыбнулся, все еще не в силах прийти в себя и покачал годовой.

— Я никогда еще… — он не мог подобрать слова. — Сколько мы прошли?

Ей этот вопрос явно показался странным, и она на мгновение задумалась.

— Довольно глубоко в лес, — ответила она, наконец. — Довольно глубоко внутрь.

— Ты с помощью магии прогнала зиму? — спросил он, повернувшись вокруг своей оси. Снега не было. Утренний свет прорезался сквозь деревья и разливался по мокрым листьям под ногами. Паутина полыхнула огнем в столбе солнечного света.

— Зима никуда не ушла, это мы ушли от зимы, — сказала она.

— Как это?

— Зима, о которой ты говоришь — не настоящая, как тебе известно. Сюда, в истинное сердце леса, буря и холод не проникли.

Саймону показалось, что он понимает сказанное ею.

— Значит, ты не пускаешь сюда зиму с помощью волшебства?

Адиту нахмурилась.

— Опять это слово. Здесь мир исполняет свой подлинный танец. То, что способно изменить эту истину, действительно является магией — опасной магией — по крайней мере, так кажется мне. — Она отвернулась, очевидно устав от этого разговора. В характере Адиту было мало притворства, по крайней мере, в подобном случае, когда речь могла идти о пустой трате времени на какие-то условности. — Мы уже почти у цели, поэтому не будем терять времени. Ты хочешь есть или пить?

Саймон вдруг почувствовал, что страшно проголодался, как будто не ел несколько дней.

— Да! И то и другое.

Без слов Адиту исчезла меж деревьев, оставив Саймона стоять у ручья.

— Стой там, — крикнула она, голос ее отдавался так звонко, как будто исходил отовсюду. Через несколько мгновений она появилась, бережно зажав в руках какие-то красноватые шары.

— Крайле, — сказала она. — Солнечные плоды. Ешь.

Первый плод оказался сладким и полным желтоватого сока, он имел такой острый привкус, что Саймон сразу же принялся за второй. К тому моменту, когда с плодами было покончено, он ощутил приятную сытость.

— Ну, в путь, — сказала она. — Я бы хотела добраться до Шао Иригу к полудню.

— Что такое это Шао Иригу и, кстати, какой сегодня день?

Лицо Адиту выразило раздражение, если вообще подобное вульгарное выражение могло появиться на ее необычном лице.

— Шао Иригу, конечно, и есть Летние ворота. Что же касается второго вопроса, я не в силах производить все эти измерения. Это для таких, как Праматерь. Мне кажется, есть у вас какой-то промежуток лунного пути, который называется «ани-и-итул»?

— Да, анитул — это месяц.

— Это все, что я могу сказать. Это как раз тот месяц по вашим подсчетам.

Теперь пришла очередь Саймона почувствовать раздражение: про месяц он и сам мог бы ей сказать, хотя месяцы имеют способность так быстро проноситься, когда находишься в пути. Что он пытался выяснить окольным путем, так это сколько времени у них ушло, чтобы добраться сюда. Было бы легко спросить это напрямую, конечно, но он чувствовал, что ответ Адиту не удовлетворил бы его.

Ситхи двинулась вперед. Саймон стал пробираться за ней. Несмотря на свое раздражение, он все же надеялся, что она вот-вот снова протянет ему свою руку, но, видимо, та часть путешествия была уже позади. Адиту выбрала путь вниз по склону вдоль ручья и шла не оглядываясь.

Почти оглушенный веселой какофонией птиц в ветвях над головой, обескураженный всем происшедшим, Саймон раскрыл рот, чтобы выразить неудовольствие по поводу ее уклончивых ответов, и вдруг остановился, устыдившись собственной близорукости. Внезапно его усталость и раздражение прошли, будто он сбросил с себя груз снежного одеяла, который тащился за ним из зимы. Что бы ни говорила Адиту, это все же волшебство! Находиться в центре снежного бурана — бурана, готового похоронить весь северный мир, а затем последовать за песней к солнцу и ясным небесам! Это лучше любой истории, которую когда-либо рассказывал Шем Конюх. Это было приключением похлеще тех, что прославили Джека Мундвуда. Саймон, кухонный мальчишка, направляется в волшебную страну!

Фыркнув, он рванулся за Адиту, заставив ее удивленно обернуться.

За время их пути странно изменилась не только погода, но и растительность: вечнозеленые и низкие кустарники, среди которых увязал в снегу и плутал Саймон, уступили место дубам, березам и ясеням, их перепутанные ветви обвивали цветущие лианы, создавая навес, похожий на потолок из цветного стекла, но гораздо более изящный. Папоротники и мхи покрывали камни и поваленные стволы, устилая неровную почву под деревьями зеленым покрывалом. Одни грибы притаились в лужицах тени, как дезертиры, а другие, бледные, но необычайно красивые — приникали к стволам деревьев, образуя как бы ступеньки винтовой лестницы. Утреннее солнце осыпало все это искрами серебряной и золотой пыли.

Поток промыл на своем пути овражек, который вился по дну долины под нависшими над ним кронами деревьев. Когда Саймон и Адиту осторожно пробирались по мокрым камням на дне овражка, ручей наполнял воздух вокруг них мелкой водяной пылью. Местами поток разливался в узкие пруды, которые становились все больше, переливаясь один в другой. Над прудами нависали плакучие ивы, камни вокруг них мягко блестели мехами мхов.

Саймон присел на один из них, чтобы дать отдых ногам и отдышаться.

— Мы будем там уже совсем скоро, — сказала Адиту почти мягко на этот раз.

— Я не жалуюсь, — он вытянул ноги, рассматривая потрескавшиеся сапоги. Избыток снега повредил кожу, но что сейчас беспокоиться. — Я в порядке, — повторил он.

Адиту уселась на камень рядом и взглянула на небо. В ее лице было нечто действительно восхитительное, чего он никогда не видел в ее брате, несмотря на явное фамильное сходство: на Джирики было интересно смотреть, а Адиту была прекрасна.

— Красивая! — пробормотал он.

— Что? — Адиту посмотрела на него вопросительно, как будто ей неизвестно было это слово.

— Красиво, — промолвил Саймон. — Все здесь очень красиво. — Он упрекнул себя за трусость и набрался смелости. — Ты тоже красивая, — вымолвил он, наконец.

Адиту на мгновение задержала на нем взгляд, ее золотистые глаза были озадачены, рот слегка скривился. Потом она вдруг рассмеялась. Саймон почувствовал, что краснеет.

— Не сердись, — она снова рассмеялась. — Ты очень красивый, Сеоман Снежная Прядь. Я рада, что тебе хорошо. — Быстрое прикосновение ее руки было, как лед на горячий лоб. — Пойдем, — сказала Адиту, — пойдем дальше.

Вода, безразличная к их заботам, продолжала свой путь, играла и плескалась рядом, по пути в долину. Карабкаясь по камням, чтобы не отстать от быстроногой Адиту, Саймон подумал, что, пожалуй, лишь на этот раз ему удалось сказать то, что нужно. Она, кажется, не рассердилась на его прямоту. Тем не менее, он решил впредь сначала тщательно обдумывать свои слова. С этими ситхи никогда не знаешь!

Почти достигнув ровной земли, они остановились перед двумя высоченными деревьями, чьи стволы казались достаточно мощными, чтобы служить подпорками для небес. Там, где эти мощные деревья вырывались к солнцу, перепутанная паутина цветущих лиан образовывала навес между двух стволов, с нее почти до земли спускались обремененные гроздьями цветов лианы, колышущиеся на ветру. Громкое пчелиное жужжание доносилось из цветков, их было полно везде, этих добросовестных тружеников с блестящими крылышками в черно-золотом одеянии.