Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все это было логично, последовательно до половины рассказа.
— Почему же ты не остановил свою дочь? — спросил я. — Если ты не спал, если ты все видел?
— Боялся пугать, — откровенно солгал Шарып.
— Хорошо, — загорячился я. — Если ты видел все, значит, ты видел все. И тебе не в чем меня упрекнуть.
Шарып, явно вывертываясь, сказал:
— Как я мог видеть все, когда я бегал будить свидетелей?
— Но ведь ты мог и не будить их. Ты мог разделаться со мной в степи до того, как я встретил Манике.
— У тебя ружье, — потупя голову, сказал Шарып.
— Ты заврался! — крикнул я Шарыпу, когда мы уже подходили к юрте. — Ты спроси Манике, она скажет тебе правду.
— Зачем ее спрашивать! Она ничего не знает. — Тут Шарып нашел новую уловку: будто бы Манике сошлется на сон и скажет, что она ничего не помнит.
— Но ведь ты же говоришь, Шарып, что она не спала, а лишь притворялась сонной, когда вышла из юрты!..
— На это Шарып заметил, что дочь, конечно, не признается в обмане, она побоится это сделать.
Придя в юрту, измученный от этой игры в словесные шахматы, я спросил:
— Что же ты хочешь, в конце концов, от меня?
И Шарып ответил:
— Плати калым и бери девку!
Мой язык онемел. Я почувствовал легкий озноб и, вместо того чтобы ответить по сути дела, сказал глупость:
— А чем я могу тебе заплатить за нее? У меня нет баранов.
— Деньги есть, — сказал он.
— На мои деньги едва ли можно купить фунт шерсти.
— Чай есть, — наступал Шарып. — Два кирпича.
Так глупо повернувшийся разговор продолжался еще глупее. Я стал доказывать, что за два кирпича продавать девушку, которую он кормит семнадцать лет, крайне невыгодно.
На это Шарып заявил, что ему лучше знать, сколько стоит опозорившая его дочь. И если бы позволял закон, он отдал бы ее даром.
Полемическая логика и здравый смысл, оставившие меня на время, вернулись снова, и я снова принялся убеждать:
— А куда я ее возьму? Я все время в разъездах!
Шарып на это сказал:
— Дам ей лошадь. У тебя лошадь, у нее лошадь. Будете вместе ездить.
Теперь для меня стало окончательно ясно, что Шарып всеми способами хочет избавиться от дочери. Даже хочет дать в придачу лошадь.
А он вдруг поднялся и сказал:
— Подумай! Поговори с невестой. — И ушел из юрты.
Когда мы остались с Манике вдвоем, она, слышавшая за занавеской наш разговор, появившись оттуда, сказала:
— Отцу меня не надо! Тебе — не надо. Луне — не надо. Всем не надо. Кому же меня надо?
Заплакав, она уткнулась в мою грудь, потом, подняв свои темные глаза, полные слез и мольбы, стала просить:
— Возьми меня стряпать, пол мести, лошадь кормить… Я все буду!
И, как в хорошо разыгрываемой пьесе, в это время вошла бабка Манике.
— Она верно сказывает, — начала старуха, — с рук ее надо сбыть отцу. А ты пожалей ее.
— Да я же не собираюсь жениться. Понимаешь, не собираюсь… Мне девятнадцать лет!
— Как не понимать, я все понимаю! Ты на русской женишься. А внучку тоже пожалеть можно… — жалостливо попросила старуха.
— Да как я ее пожалею? Ты в уме?
А та:
— Пожалеть ее легко. Свези в село. Сходи к попу. Поп пристроит.
Тут у меня в голове как-то сразу стало светлее. И я подумал: если ее может пристроить поп, почему же мы, комсомольцы, не можем пристроить ее?
В какую-то долю минуты все прояснилось.
— Хорошо, — сказал я.
Вскоре вернулся Шарып. Он, может быть, даже был за юртой и подслушал наш разговор. Я повторил ему свое решение. Он свистнул, выйдя из юрты. Председатель привел мою лошадь. Я вручил Шарыпу оставшиеся два кирпича чая.
Плачущая мать вынесла завернутыми в кошму пожитки Манике, а затем и швейную машину. Сержан запрягал лошадь в телегу. Торопились. Видимо, боялись, как бы не передумал. А я твердо решил, и мне все было совершенно ясно.
Провожать нас вышел весь аул. Послышались какие-то причитания, какие-то одобряющие возгласы. Я поехал верхом. Сержан, еле дав сестре сесть, тронулся за мной.
Через час аул скрылся за горизонтом.
Потом, когда притомилась лошадь, мы решили покормить Шарыпову клячу, да хотелось перекусить и самим.
Сержан, стреножив коней, пустил их в степь. Манике на правах «жены» разостлала войлок, полученный ею в приданое, и стала делить мясо. У меня была «аварийная» бутылка. Я налил себе и Сержану.
— Поздравь, брат, сестру с новой жизнью.
Сержан с жадностью выпил, закашлялся, потом весело забормотал:
— Хорошо, Манике, жить будешь. Хорошо будешь жить. Русский калач кушать. Самогонку пить. Ах, хорошо! Очень хорошо!
Заночевали мы в степи. Кляча не протащила скрипучей телеги на деревянном ходу и до полдороги, а Серому хомут оказался тесен. Мы с Сержаном спали на телеге, а «новобрачная» улеглась под телегой.
Опять поднялась полная луна. Я просыпался ночью, чтобы проверить, спит ли Манике. Она спала спокойно на своем войлоке. Луна, осветив девушку, не беспокоила ее в эту ночь. Видимо, она раздумала превращать Манике в синюю звезду.
Утром чуть свет я дважды поднес Сержану из бутылки и, когда он стал достаточно болтлив, спросил его:
— А как твой отец узнал, что мы должны были встретиться вчера с Манике?
«Некрепко запертый» Сержан, почувствовав себя далеко от родного аула, не стал таиться. И он рассказал все, как было. А было так…
Шарып услышал топот коня. Моего коня. У казахов необыкновенно чуткий слух. Шарып по топоту определил, что это Серый. Затем он вышел из юрты и увидел, что я блуждаю вокруг да около. Тогда Шарып разбудил Манике и, погрозив ей плетью, приказал идти ко мне. Идти, воздевши к луне руки. А сыну велел бежать за свидетелями.
Манике, слушая этот рассказ, заплакала и уползла под телегу. Мне очень хотелось спросить, зачем она обманула меня. Но я сам себе ответил на этот вопрос. Загнанная, нелюбимая, она не могла поступить иначе. Страх быть избитой сделал свое дело. И я сказал:
— Не плачь, Манике! Ты ни в чем ни виновата. У тебя будет хорошая жизнь…
Какая именно и почему хорошая, я еще и сам не знал, но верил в это, а веря — утверждал.
Запрягли клячу. Оседлали Серого. Тронулись. Часа через два начались русские и украинские деревни. А там уж рукой подать и до дома. Приехали после обеда.
В нашей бане, получившей теперь вывеску «Молодежное общежитие № 1», никого не было. Я провел Манике и тут же, при ее брате, указал место в бывшем предбаннике. За печкой был просторный закуток. Я взял свою простыню и превратил ее в занавеску.
— Пока будешь жить тут, — сказал я. — Вечером из ящиков сделаем русскую кровать. А теперь пойдем в комитет комсомола.
Манике юркнула в свой закуток и переоделась в единственное праздничное, мало чем отличавшееся от будничного платье.
Сержан тем временам распряг свою клячу, и та страшно обрадовалась овсу, полученному за счет Серого.
На дворе уже было известно, что я привез «кыргызку» — так по старой привычке называли казахов.
— Стряпку привезли, — послышался чей-то голос. — Не разодрались бы четыре селезня из-за одной гагары…
Забойщик Григорий Мякишев на это возразил:
— Не раздерутся. В ней и тридцати фунтов живого веса нету.
Я, видимо, посмотрел достаточно неодобрительно. А меня побаивались. Я умел ставить на место задирал и приклеивать такие прозвища, которые не скоро отдирались. К тому же я как-никак был «партейный человек, комсомолист». Просмешники смолкли.
В волостном комитете я застал секретаря Гната Ковтуна. Его-то мне было и нужно.
— Выслушай, — попросил я. — И не перебивай. А потом я уйду, и будешь спрашивать их.
Подоспели еще двое. Тоже члены волостного комитета. И я начал рассказывать все, с первой встречи.
Манике, хотя ее и никто не спрашивал, подтверждая, кивала головой. И когда я закончил свой рассказ и объяснил цель прихода в комитет, Гнат сказал:
— А я при тебе ее спрошу. — И, обратившись к Манике и Сержану, спросил:
— Правду ли он сказал?
— Правда, все правда. Только моя бабушка, надо бы еще говорить! Хорошая бабушка. Русского попа вылечила.
Раздался смех. Гнат Ковтун пообещал спросить меня об этом потом.
— Пусть поживет у вас, — согласился Гнат, — осмотрится, а потом решим. — И, обратившись к Манике, сказал: — Ты не бойся. Хорошо тебе будет. Грамоте выучим. Комсомолкой будешь, Манике. Комсомолкой.
Прощаясь с нами, Ковтун велел прислать к нему Бату, Ваську Груздева и Белолобова.
— Хочу кое в чем предупредить. На всякий случай.
Время шло. Манике стала неузнаваемой. Откуда взялась бойкая речь, веселость… Поступив на молочный завод, она хорошо справлялась с работой. Успевала готовить нам пищу и учиться в ликбезе.
К осени Манике предложили переехать в общежитие № 3.
- Последние заморозки - Евгений Пермяк - Советская классическая проза
- Повелитель железа (сборник) - Валентин Катаев - Советская классическая проза
- Товарищ Кисляков(Три пары шёлковых чулков) - Пантелеймон Романов - Советская классическая проза
- Обоснованная ревность - Андрей Георгиевич Битов - Советская классическая проза
- Марьина роща - Евгений Толкачев - Советская классическая проза
- Вечер первого снега - Ольга Гуссаковская - Советская классическая проза
- Том 7. Эхо - Виктор Конецкий - Советская классическая проза
- Неожиданное утро - Даниил Гранин - Советская классическая проза
- Слово о Родине (сборник) - Михаил Шолохов - Советская классическая проза
- Лицом к лицу - Александр Лебеденко - Советская классическая проза