О том, что видел: Воспоминания. Письма - Чуковский Николай Корнеевич

Сотый раз пишу тебе, чтобы ты прислал мне «Летчиков». Я здесь издам. Здесь материал о Ленинграде на вес золота.

Здесь чудесно — прохладно — цветут розы, много интересной работы. Еду в Москву, гл. обр., из-за тебя и буду счастлив увидеться с тобой, скажем, в середине июля.

Твой отец.

Мама целует.

182. Н. К. Чуковский — К. И. Чуковскому

17 июня 1942 г. Ленинградская область

Милый папа!

Судьба занесла меня в глухую дальнюю деревушку, и я до 10-го июля не буду в Новой Ладоге, где теперь мое постоянное местожительство. Это значит, что до 10-го июля я не получу ни одного письма ни от тебя, ни от Марины.

А между тем к моему приезду в Ладогу мне очень хотелось бы узнать, как проникнуть в твою квартиру или в Переделкино. Дело в том, что в конце июля или в начале августа я, возможно, буду в Москве (вот достижение!). И мне очень хотелось бы остановиться в вашей квартире. Кроме того, я вывез из моей погибшей квартиры кило пятнадцать всяких бумажек и книг, которыми дорожу. (Письма писателей, например.) При моей бродячей жизни эти пятнадцать кило очень мне мешают, деть их здесь мне некуда, и я хотел бы сложить их у вас на квартире.

Напиши мне, пожалуйста, или телеграфируй в Новую Ладогу, Ленинградской обл. до востребования, где ключ или кто меня впустит. Может быть, и ты к тому времени приедешь в Москву? Вот повидались бы!

Сегодня здесь первый теплый летний день, и на смену комарам появились мухи. А до сих пор здесь было холодно, и почти каждый день шел дождь. Я здесь работаю пока мало, очень много ем, и от отдыха, от сытости еще больше тоскую по всем своим.

Читаю «Литературное наследство» — о Толстом[774]. Читала ли это мама? Вот ей было бы интересно — особенно выпуск второй.

Твой Коля.

17 июня 1942 г.

183. К. И. Чуковский — Н. К. Чуковскому

3 июля 1942 г. Ташкент[775]

Дорогой Коля! Я подал заявление, что хочу вернуться в Москву. Бомбежки я нисколько не боюсь. Оказалось, что я выношу ее весьма хладнокровно — и мне даже дико было смотреть на многих более юных писателей, которые дрожали, как кролики, при всяком взрыве снаряда.

Я бы поехал сейчас, но прихворнул — и ослаб. За последние 2 месяца я потерял 22 кило и хочу сперва поправиться чуть-чуть в каком-нибудь доме отдыха. Путевки есть, но не могу оставить маму, которая превратилась почти в инвалида. У нее было что-то вроде слабого удара, это скоро прошло, теперь она молодцом, но был такой месяц, когда ей пришлось обслуживать Лиду, Люшу, меня, Женю, т. к. Ида уехала, а новой работницы не было. Мама переутомилась, тревога о тебе, тоска по Бобе — и жара — все это истомило ее.

Я решил так: если не поправлюсь в эти две недели, поеду в августе так, как есть, чуть только окончу сказку. Сказка моя кончена, но во второй части хромает композиция, и я бьюсь, как проклятый, над выпрямлением линии.

Звери напали на Айболита.

И поставили злодеи Девятнадцать батарей. У двадцатой батареи Сам разбойник Бармалей. Он стоит и не шевелится, В Айболита прямо целится.  Шестьдесят четыре пушки Он поставил у опушки И с акулою вдвоем Схоронился за холмом, И смеется, и хохочет, И кривую саблю точит: «Ну теперь-то Айболит От меня не убежит». Отвечает добрый доктор: «Погоди же ты, зверье». И скликает добрый доктор Войско верное свое.              «Вы, кузнечики,              Разведчики,              Побегите по полям              К тем зеленым тополям И спросите поскорей У сорок и снегирей, Где пехота Бегемота, У реки Иль у болота, Чтобы наши журавли Разбомбить ее могли, И поставьте у калитки Дальнобойные зенитки, Чтобы наглый диверсант К нам не высадил десант. Вы, орлицы, партизанки, Сбейте вражеские танки И пустите под откос Бармалеев паровоз…» и т. д. Но с жужжанием веселым Из окошек и дверей  Налетели пчелы, пчелы, Пчелы, пчелы, пчелы, пчелы Из окошек и дверей              И давай колоть их жалами,              Словно острыми кинжалами. Укусили бегемота, И от боли бегемот, Рот разинув, как ворота, Так и грохнулся в болото И белугою ревет.              А они не унимаются.              Пуще прежнего кусаются. Испугались носороги, Побежали по дороге. И в испуге носорог Носорогу сел на рог.              А над ними пчелы тучею              Так и жалят, так и мучают. ………………………… И звенят над ними птенчики, Словно звонкие бубенчики:              «О, хвала тебе, хвала              Трудовая,              Боевая              Беспощадная пчела!»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Победа, победа, но враг не разбит. Злодей Бармалей за рекою стоит.              Он стоит, Бармалей, и позевывает              На цветы луговые поплевывает.              А слюна у него ядовитая.              Где ни плюнет, там змеи и ящерицы. Он стоит со своими удавами, Со своими волками кровавыми. Вкруг него павианы поганые На траве развалилися пьяные. Он стоит над веселыми селами, Над полями стоит он веселыми, И бормочет бессмысленным голосом:              Истребить! Погубить!              Уничтожить! Убить!              Погубить! Разбомбить!                      Ни людей,                      Ни детей,              Никого не щадить!

Потом тревога: прилетели вражьи самолеты, истребляющие детей и женщин. В самолетах — бегемоты. Их преследуют журавли:

Над темными равнинами За ним они летят И длинными, предлинными Носами журавлиными Долбят его, долбят. Всего его истыкали, Истыкали, как пиками. Истыкали, изранили, Проткнули, протаранили И все еще долбят его, Долбят его проклятого. Долбят, долбят, долбят. «Так вот тебе! так вот тебе, Бессовестный пират! Чтобы не смел расстреливать Беспомощных ребят!» И глядите: закружился, Завертелся самолет И свалился, и разбился Стопудовый бегемот.