Парень с большим именем - Алексей Венедиктович Кожевников

поцеловала, благословила, оплакала, и они пошли к немецкому кордону.

Впереди семенила босая Анка, повязанная по-старушечьи, под горлышко, блеклым желтеньким платком. В левой руке она несла корзинку, в которой лежала драная, замусоленная тряпичная кукла, правой тянула за конец гладкую, будто зализанную клюку. За другой конец клюки держался большой корявый Лука и ковылял, спотыкаясь. На спине у него болтался тощий мешок с грубо пришитыми заплатами. Все говорило, что странники скитаются давно. И подумать, что они только два часа назад вышли из родного угла, было невозможно.

— Господи, какие они несчастные, печальные… — шептала Матрена, плача.

А Грачев радовался:

— И несчастные, и печальные, и убогие… все, как надо.

* * *

— Анка, внучка, скажи, что кругом деется? — спросил Лука.

— Лес стоит.

— Долго же он стоит, долго.

— Дедушка, а мы куда идем?

— Колодцы проверять. Тут колодцы, почитай, все мои. Я рыл. А теперь проверить надо. Где, может, засорилось, где замутилось, где совсем высохло.

— И тебя в колодцы сажать будут?

— Нет. Я только попробую воду и скажу, что делать надо. А в колодец полезут другие.

Дорога перевалила через бугор. Тут Анка сказала:

— Я домик вижу. Маленький, новенький. У самой-самой дороги.

— Ты у меня молодец. Ну, говори, что там еще! Плохо, Анка, без глаз.

— У домика человек стоит, — продолжала девочка, по мере того как приближались к кордону. — Немец. К нам в деревню точь-в-точь такие приезжали. — И вдруг воскликнула удивленно: — А домик-то проволокой к столбу привязан. Новый и уже падает.

Лука заметил, что Анка, наверное, ошибается, не домик привязан, а к нему идут электрические провода. Вроде тех, что натянуты вдоль дороги.

Девочка начала выспрашивать про электричество и провода.

— Потом расскажу, — пообещал Лука.

Немецкий часовой немало удивился, когда заметил на дороге Луку с Анкой. Ни с партизанской стороны, ни с этой по дороге через кордон уже давно никто не ходил и не ездил. Часовой не стал спрашивать у странников ни пропуска, ни других документов, а сразу доложил начальнику заставы.

Начальник заинтересовался. Слепой старик и маленькая девочка пришли с партизанской стороны. Открыто, по дороге, среди дня. Ни сопротивления часовому, ни попыток к бегству, никаких колебаний, робости не было. Пришли, как домой. Это либо новая партизанская хитрость, либо пришли два русских дурака, старый и малый.

Он потребовал задержанных к себе. Открылась дверь. Сперва несмело переступила порог девочка, затем потянулась палка, и, наконец, пролет двери заслонил Лука. Он споткнулся о порог и чуть не упал. За Лукой вошли два немецких солдата.

— Обыскать! — скомандовал им начальник.

— Старика? — спросил один из солдат.

— И старика и девочку.

Луку и Анку раздели до исподнего белья. Даже исподнее прощупали. У Анки распотрошили куклу. Потом всю добычу: пригоршни две хлебных недоглодков, узелок с сахаром, три чаинки, три солинки да удостоверение, что Луке ввиду полной инвалидности разрешается сбирать милостыню, — положили к начальнику на стол. Пока Лука с Анкой одевались, начальник изучал добычу. Особо заинтересовали его хлебные недоглодки, он поворошил их карандашиком и спросил:

— Старик, что это?

— Не знаю, господин.

— Как так не знаешь, что носишь?

— Не знаю, про что изволите спрашивать. Не вижу. Слепой я наглухо.

— Какие-то темные камешки. — Немец не нашел другого подходящего слова.

— Должно быть, хлебушко. Внучка, скажи ему!

— Сухарики, — сказала Анка и зашептала Луке: — Дай сухарик. Есть хочу.

— Господин начальник, внучка моя оголодала, разрешите взять сухарик.

— Забирай все. Все это, все! — Немец брезгливо сдвинул на край стола найденное у странников.

Лука разрешил Анке взять два сухарика и кусочек сахару, остальное начал бережно укладывать в мешок.

— И там все едят такой хлеб? — спросил немец.

— Хуже едят.

— И партизаны?

— Не бывал у них, не знаю. Партизаны в лесах живут, а я по лесам не ходок.

Анка схрупала сухарики и попросила еще:

— Один маленький, малюсенький. — Она выбрала еле заметную крошку, но Лука все-таки сказал:

— До вечера больше не дам.

Эта перемолвка деда с внучкой сильней всего убедила немцев, что перед ними действительно нищие, которых на дорогу, на заставу выгнал голод. Они перестали интересовать начальника, и он сказал нетерпеливо:

— Идите. Мешок там завяжешь, на улице.

«Пусть ходят. Пусть русские, эти грубые свиньи, которые не имеют к нам никакой благодарности, посмотрят, какой партизанский рай».

* * *

— А я деревню вижу, — радостно сказала Анка. Она быстро усвоила свое дело. — Большая деревня. В огородах две мельницы машут крыльями.

— Это, надо быть, Грибные Пеньки. Еще есть Сосновые Пеньки и просто Пеньки. Вот уж запамятовал, какие ближе стоят, какие дальше. Да они все рядом.

— Тут, дедушка, тропка. Где пойдем?

— Дорогой. Нам в деревню надо, хлеба промыслить.

— Тропка тоже в деревню.

— На тропки нельзя полагаться, они каверзные бывают. Иная кажет, ну, прямо на деревню, а уведет мимо. И потом, тропки узенькие, а ноги у меня большие, на тропку не уставятся.

В крайнем доме спросили, как зовут деревню. Оказались Грибные Пеньки. Лука припомнил, кому рыл тут колодцы, и для начала решил проведать пастуха Марка. Мужик, доступный всякому человеку, приветливый, разговористый, душевный и к бессловесному скоту. Бывало, заведет про свое стадо — не переслушаешь. Скотина получается у него как люди — у каждой свой ум, своя повадка.

Когда шли к Марку, из домов, со дворов все время слышалась немецкая речь. Анка начала было сказывать, что на улице телеги, автомобили, но Лука остановил ее: