М. Садовяну. Рассказы. Митря Кокор. Л. Ребряну. Восстание - Михаил Садовяну

Рошу подскочил как ужаленный.

— Браво, малыш! Именно это я и хотел от тебя услышать. Это как раз тот образ мыслей, который ведет страну к гибели, то хулиганское мышление, которое взваливает на евреев вину за все наши беды… Ладно, я бы согласился на все, даже на варварское отношение к евреям, но только если ты мне дашь гарантию, что этой ценой можно будет избежать приближающейся катастрофы! Но можешь ли ты гарантировать, что дальше пейсов дело не пойдет? Ты твердо уверен в том, что завтра-послезавтра мужики не возьмутся выдирать бороды у православных бояр и арендаторов?

Титу только сейчас вспомнил, что Рошу еврей, и пожалел, что своей плоской шуткой нечаянно обидел его. Стремясь загладить свою вину, он принялся поддакивать всем тирадам Рошу, выражая свое одобрение бесчисленными «конечно» и «несомненно». Секретарь же старался ему доказать, что все революции начинаются именно так — с незначительных беспорядков, на которые не обращают внимания или не придают им никакого значения. Но это грозное предостережение. Если срочно принять нужные меры, то бесчинства можно локализовать и свести на нет. В противном случае пожар грозит разгореться, захватить целую провинцию, страну, материк.

Л. Ребряну

«Восстание»

— А что ж теперь происходит, дружище? Все считают, что события в Молдове — это лишь беспорядки, направленные против евреев. И, как ты сам только что говорил, не большая беда, если нескольких жидов как следует поколотят. Пусть поколотят. В конце концов это предохранительный клапан. Поколотив евреев, мужики отведут душу и забудут об остальных — боярах-помещиках и арендаторах, которые хоть и не евреи, но эксплуатируют их так же безжалостно, если не хуже. Только ты не думай, малыш, что это пустая болтовня. Последи внимательно за газетами. Повсюду, — где исподтишка, а где явно, — одобряют, оправдывают и даже благословляют жестокие преступления восставших крестьян, и все это, конечно, делается под негласным лозунгом «долой жидов!». Тут же заявляют, что дело это священное, и справедливое, ибо крестьяне борются за свои священные права. И все-таки вместо того, чтобы искать честные решения, способные хоть мало-мальски облегчить страшную нищету крестьян, все заняты тем, что подливают масло в пылающий огонь. Я еще могу понять оппозицию, на то она и оппозиция. Чтобы захватить в руки власть, она готова на все, рада воспользоваться даже национальной катастрофой… Но хоть правительство должно быть разумнее! Черта с два! Оно поступает еще хуже оппозиции, ибо ничего не предпринимает. Либо потеряло голову, либо просто не отдает себе отчета в создавшемся положении. Во всяком случае, пожар разгорается, и никто не принимает мер для защиты порядка. Вот почему я тебе говорю, что положение очень тяжелое — мы катимся в пропасть!

Рошу то и дело снимал очки, тщательно их протирал, снова надевал и продолжал ораторствовать еще горячее, стараясь во что бы то ни стало убедить Титу в своей правоте, будто от этого зависело всеобщее спасение. Титу же в глубине души был уверен, что пламенное красноречие секретаря вызвано главным образом невольно допущенной им бестактностью, и потому считал своим долгом покорно все выслушивать, хотя сдерживался с трудом, так как в кармане у него лежало еще не прочитанное письмо Танцы, которое он взял у швейцара. На его счастье, в редакцию прибежал Антимиу, толстый, вспотевший репортер в засаленной шубе, сдвинутой на затылок шапке под котик и с таким многозначительным выражением лица, словно он был хранителем важнейших государственных тайн. Не удостоив Титу даже взглядом, он подошел к столу Рошу и, отдуваясь, плюхнулся на стул.

— Знаешь, дружище, эта история с беспорядками принимает совсем плохой оборот… На вторую половину дня созван кабинет министров. Будет решаться вопрос о мобилизации солдат-резервистов!

Рошу победоносно повернулся к Титу.

— Что я тебе говорил, дорогой?.. Слышишь?.. Мобилизуют запасников!

Увидев, что репортер собирается писать соответствующую заметку, Рошу горестным тоном остановил его:

— Ты сообщи только о том, что назначено заседание кабинета министров. Все остальное «Драпелул» опубликовать не может. Такова уж наша горькая доля. Даже если удается раздобыть сенсационную новость, все равно мы не вправе ее поместить и только истекаем слюной от зависти, глядя, как ее сообщает «Адевэрул»…

Через несколько минут из директорского кабинета появился Деличану, свежевыбритый, стройный, элегантный. Но сейчас он не улыбался, как всегда, и казался постаревшим.

— Пиши, Рошу, ты порасторопнее! — распорядился директор. — Я тебе продиктую сообщение, по сути дела — официальное коммюнике… Готов? Пиши: «В связи с провокационной информацией, появляющейся в последние дни в определенных газетах, нам сообщают из авторитетных источников, что по всей стране царит полный порядок и спокойствие и, следовательно, у общественного мнения нет никаких причин для тревоги. Мелкие, чисто локальные инциденты вызваны злоумышленной агитацией. Впрочем, правительство полно твердой решимости, используя все законные средства, поддерживать порядок против всякого, кто на него посягнет». Так!.. Прочти, что ты написал!

Рошу прочел. Директор одобрил.

— Правильно!.. Поместишь это сообщение над всей политической информацией, на двух колонках, двенадцать альдин!

Деличану собрался уходить, но секретарь спросил:

— А о мобилизации резервистов сообщим что-нибудь? Я как раз узнал эту новость…

— Ни в коем случае! — перебил Деличану. — Оставь только коммюнике. Кроме того, мобилизация еще под вопросом. Неизвестно, что решит кабинет министров…

Титу воспользовался удобным случаем и отошел к другому столу, подальше, чтобы спокойно прочесть письмо. Танца только теперь узнала, что он перебрался на другую квартиру. Жан ничего не рассказал родителям, но шпионит за ней и угрожает устроить скандал, если она еще хоть раз заглянет к госпоже Александреску. Танца должна многое рассказать Титу, тоскует о нем и ждет встречи. Пусть он оставит у швейцара, в конверте, новый адрес, и она обязательно придет к нему…

Титу спрятал письмо и написал свой адрес на клочке бумаги, не указывая фамилии. Он тоже скучал по девушке, по ее нежному и ласковому взгляду. Напрасно радовался он, когда переехал от госпожи Александреску, думая, что порвал с прошлым. Танца жила в его сердце, и он не мог вырвать ее оттуда, хотя считал, что ему необходимо с ней расстаться. Разлука с возлюбленной мучила его и в то же время вдохновляла, и он каждый вечер изливал свою тоску в пламенных стихах. Правда, он их не отшлифовывал и писал не для публикации, а для собственного утешения.

После ухода Деличану и репортера Рошу возобновил свои обличения, но сейчас, когда он получил официальное коммюнике, опровергающее ужасную действительность, они приобрели саркастический оттенок. Титу делал вид, что внимательно слушает, но слова Рошу входили у него в одно ухо и выходили в другое. Он неотступно думал о Танце и сперва решил приписать к адресу и определенный час, чтобы она знала, когда он будет ее ждать. Но вдруг она именно тогда не сможет прийти? Вместо указания часа он приписал: «Я люблю тебя».

Выйдя из редакции, Титу облегченно вздохнул: наконец-то он не будет больше слышать о крестьянских беспорядках! Ему представлялось, что эти беспорядки — лишь новый вариант вечной темы здешних разговоров — крестьянского вопроса. Ведь в Румынии так уж принято — непрерывно болтать о самых серьезных вопросах, но ничего не предпринимать. Болтая, люди тешатся мыслью, будто тем самым они выполняют свой долг.

Главное для них — слова, а не дела. Тем более что на словах можно проповедовать все, что угодно.

За обедом Гаврилаш тоже занимал Титу разговорами о беспорядках. В полиции стали известны совсем неприятные новости: будто какой-то городок буквально опустошен восставшими крестьянами; ходят слухи и о мобилизации армии…

После обеда Титу встретился с Белчугом. Тот был заметно озабочен.

— Сдается мне, что я приехал на родину не ко времени! Все говорят о печальных событиях, не знаю только, насколько это достоверно. Мне шепнул швейцар в гостинице, что из Молдовы приехали какие-то евреи и рассказывают разные ужасы…

— Здесь люди привыкли болтать, батюшка! — возразил Титу, хотя его уверенность тоже несколько поколебалась. — Любят делать из мухи слона. Что-то, по-видимому, происходит, я этого не отрицаю, но слухи, несомненно, сильно преувеличены…

— А я думаю, может, мне лучше подобру-поздорову убраться домой, не то застанет меня здесь революция или даже война! Не дай бог, могут еще закрыть границу или приостановить поезда.

— Что вы, что вы, это уж ребячество! — запротестовал Титу, но сердце его испуганно екнуло. — Как вы можете думать, батюшка, что страна брошена на произвол судьбы? Да не волнуйтесь, не прислушивайтесь ко всяким глупостям и выдумкам!