«Военная анархия» в Римской империи - Юлий Беркович Циркин

о радикальных изменениях в самой системе ценностей римского общества. Общественное мнение принимает монархическую власть практически безусловно.

Однако самой императорской власти было свойственно коренное противоречие. С одной стороны, власть императора практически была почти безграничной. Как только что было сказано, она постоянно укреплялась. Создание совершенно независимого от общества имперского государственного аппарата, основанного на чисто бюрократическом принципе и, следовательно, в конечном итоге полностью подчиняющегося императору, делало и эту власть независимой от общества. Другой опорой императора являлась армия как в лице легионов и вспомогательных войск, расположенных преимущественно на границах Империи, так и в лице столичного гарнизона, включая преторианцев. При Септимии Севере к ним прибавился II Парфянский легион, расквартированный вблизи Рима. С другой стороны, однако, император оставался не «монархом милостью богов», а главой римского народа. Его власть была основана на соединении различных полномочий, чье объединение в одних руках и давало принцепсу возможность ее осуществлять. Одним из столпов власти по-прежнему был авторитет. Но сам он, как говорилось во Введении, после гражданской войны 68-69 гг. покоился на обладании властью, т. е. человек становился императором не потому, что обладал авторитетом (собственным или унаследованным от славных предков), а приобретал авторитет потому, что становился императором. Будучи главой римского народа, принцепс теоретически все свои обширные полномочия получал от сената, являющегося воплощением Римского государства. Пост принцепса не был наследственным. Император мог сделать того или иного человека, даже собственного сына, лишь наследником своего имущества. И теоретически сенат имел все права такого наследника в его императорских функциях не утверждать. Реально этого ни разу не случалось в римской истории, но в теории было вполне возможно. И эта неопределенность и противоречие между теорией и практикой делали императорскую власть относительно хрупкой.

В то же время никаких сомнений в необходимости существования этой власти не было. Всеобщая убежденность в такой необходимости возникла уже в правление Августа и даже до него, став психологической основой замены республики империей. И если Тиберий еще разыгрывал комедию с отказом от верховной власти, дабы создать впечатление подчинения воле сената, то уже его преемник Калигула в такой комедии не нуждался. Возникал только один вопрос: кто должен быть принцепсом? Хотя императорская власть, как только что было сказано, не была наследственной, ее реальная передача по наследству вошла в практику уже при Августе. Начиная со времени

гражданской войны 68-69 гг. сосуществовали два принципа вручения высшей власти -- династический и по заслугам. Римский плебс, уже давно проникшийся монархическими настроениями, был решительно на стороне династийности, тем более что обыденному сознанию было свойственно представление о наследственности счастья. Армия в целом также предпочитала этот принцип. Сенат и стоящие за ним круги общества предпочитали принцип заслуги. Императоры династии Антонинов сумели соединить оба принципа: власть передавалась наиболее заслуженному, с точки зрения правящего императора, человеку, но оформлялось это путем усыновления, т. е. включения будущего государя в правящую семью. Такое соединение двух, казалось бы, противоположных принципов явилось одной из причин стабильности и процветания в эту эпоху. Этому, конечно, способствовало то обстоятельство, что ни у одного Антонина, кроме предпоследнего Марка Аврелия, не было родных сыновей. Марк Аврелий имел родного сына Коммода, которому и передал власть. Правление последнего стало временем резкого обострения отношений между правителем, не имеющим никаких заслуг; кроме рождения в августейшем доме, и сенатом.

Второй стороной принципата как государственного строя была власть сената. По мере усиления императорской власти реальная роль сената уменьшалась. Однако полностью она не исчезла. Если в раннем принципате значительную роль в сохранении сената играла необходимость использования его аппарата в управлении государством и отдельными провинциями, то затем эти соображения уже не могли играть никакой роли. Созданный, окончательно структурированный при Адриане и все более расширяющийся императорский аппарат вполне мог полностью заменить сенатский как на общегосударственном, так и на провинциальном уровне. Не было необходимостью и привлечение отдельных сенаторов и именно только их к тем или иным высшим должностям в армии или гражданской сфере. Но это не означает полного вытеснения сената из государственного управления. Для римского сознания было свойственно представление не только о вечности, но и о непрерывности развития своего государства. Зримым воплощением римской государственности и ее непрерывности и был сенат. Теоретически он по-прежнему являлся высшим органом власти, по крайней мере наряду с принцепсом, а в некотором отношении даже стоял выше принцпеса, ибо он наделял властью каждого нового правителя и имел полное юридическое право его этой власти лишить. Реально это, конечно, могло произойти только в исключительных обстоятельствах, как это случилось в 68 г. с Нероном, в 193 г.

с Дидием Юлианом и в 238 г. с Максимином Фракийцем. Как и раньше, сенаторы являлись первым сословием государства и на этом основании обладали различными привилегиями, в том числе и правами на занятие тех или иных высших должностей. Принадлежность к этому сословию была наследственной. Однако, с другой стороны, император имел полное право включить в состав сената и, следовательно, причислить к высшему сословию любого другого заслуженного человека и в то же время под тем или иным предлогом (а во время, например, гражданской войны и вовсе без предлога) исключить любого человека из сената. Принцспс в принципе и по всеобщему убеждению сам тоже должен был быть сенатором. Однако в условиях кризиса на трон вступил всадник Макрин. Он продержался там недолго, но сам этот случай вполне мог стать и на деле стал прецедентом. Сенаторы были горды своим положением, презирали нижестоящих и в то же время раболепствовали перед императором. Сенат как корпорация мог считать себя силой, равной императору, но каждый сенатор в отдельности полностью зависел от него.

Как и до Августа, Римское государство оставалось res publica populi Romani — общим делом римского народа'. Народ, таким образом, оставался субъектом государственности. Однако понятие «римский народ» радикально изменилось. С ходом романизации римское гражданство во все большей степени распространялось среди провинциалов. Закономерным итогом этого процесса стал эдикт Каракаллы — constitutio Antoniana de civitate. Согласно этому эдикту, почти все свободные жители Империи (кроме сравнительно небольшой группы deditii, характер которых спорен) становятся римскими гражданами. Эдикт Каракаллы не отменил местное гражданство, но наряду с ним создал общеимперское. А если иметь в виду, что римляне воспринимали весь мир как вселенную, реально или потенциально подчиненную Риму, то в теории создавалось мировое гражданство2. Независимо от мотивов издания Каракаллой этого эдикта он создавал новое качество римского народа. Хотя ко времени Каракаллы римское гражданство было уже чрезвычайно широко распространено, теоретически оно оставалось эксклюзивным.

’ При веси дсмаго! ИЧПОС1И этого утверждения в устах императоров (Уколова В.