Обретение Родины - Бела Иллеш

После обеда Миклош осматривал в сопровождении Олднера московское метро. Генерал восхищался огромными подземными дворцами из мрамора и внутренней отделкой вагонов, напоминавших ему румынские королевские салон-вагоны. Когда эскалатор вынес их из метро на улицу, Миклош торжествующе воскликнул:

— Даю голову на отсечение, что ни Фараго, ни Янош Вёрёш ничего подобного не видывали!

Дома генерал-полковника ожидало приглашение. Кузнецов просил его к пяти часам вечера прибыть для чрезвычайно важного разговора.

В одном из конференц-залов Миклош застал генерал-полковника Кузнецова в обществе Яноша Вёрёша, Габора Фараго и графа Гезы Телеки. Кроме них, здесь присутствовали еще двое незнакомцев. Как осведомил его граф Телеки, это были венгерские коммунисты.

Один из них, высокий стройный человек со смуглым лицом и темно-карими глазами, казался на вид не старше сорока двух — сорока трех лет. Разговаривал он с венгерскими генералами непринужденно, словно их объединяли какие-то общие интересы. Был он немногословен, но обстановку в Венгрии характеризовал четко и ярко.

Второй коммунист, почти одного возраста со своим товарищем, был коренаст, круглолиц, носил коротко подстриженные усы и почему-то напоминал Миклошу одного из его дальних родственников, вице-губернатора в Затисье. Этот второй венгерский коммунист завоевал всеобщее расположение не бурной энергией, как его черноглазый товарищ, а своим необычайным спокойствием и улыбчивым взглядом; он сразу вызвал к себе доверие всех, и в первую очередь Миклоша. Одна-две короткие реплики обнаружили его основательное знакомство с обстановкой в Венгрии. В первую встречу имена этих двух венгерских коммунистов Миклош не запомнил, зато хорошо их затвердил впоследствии.

Пока генералы мирно с ними беседовали — совещание еще не начиналось, — Фараго отозвал в сторону Миклоша и пригласил его нынче же к себе на ужин.

— Ведь ты знаешь, Бела, сегодня николин день, именины всех Миклошей. Великий день для каждого венгра! Вёрёш провозгласит тост в честь господина правителя. Ужин наш будет не по-праздничному скромен, однако Янош чем-нибудь, без сомнения, блеснет. Сам понимаешь, после того, как по будапештскому радио был передан от его имени приказ, которого он не отдавал, ему особенно важно продемонстрировать свою преданность правителю.

Немного поколебавшись, Бела Миклош принял приглашение.

— Прежде чем вас покинуть, господа, я попрошу разрешения представить вам одного венгерского офицера, господина капитана Ференца Шандорфи. Четыре дня назад он еще находился в Будапеште, а сегодня утром прилетел в Москву, — сказал Кузнецов. — Конечно, всем вам будет интересно послушать, что видел господин капитан Шандорфи в Будапеште.

В момент, когда Кузнецов произносил эти слова, в зал вошел и сам капитан. Это был молодой офицер с очень интеллигентным лицом и фигурой спортсмена, одетый в полевую форму венгерской авиации. Грудь его украшали многочисленные награды. Всеобщее внимание смутило его, но было в то же время ему приятно. Из присутствовавших здесь венгров он знал одного Белу Миклоша, а потому с рапортом обратился к нему. Шандорфи рапортовал строго по форме, словно находился в королевском дворце Буды.

— Слушаем ваше сообщение, капитан! — нетерпеливо перебил его Фараго.

Генерал-полковник Кузнецов вышел из зала. Все остальные заняли места за большим круглым столом. Стоять остался один Шандорфи. Он был очень взволнован. Лицо его горело.

Он начал свой рассказ с трудом. Но вскоре капитан вполне овладел собой и заговорил внятно, четко, хоть порой и не сразу находил нужные слова. Рассказал он следующее.

Девятнадцатого ноября его разыскал явившийся к нему на будапештскую квартиру какой-то высокий светловолосый старший лейтенант артиллерии и без всяких предисловий, не потрудившись даже представиться и удостоверить свою личность, спросил, не желает ли капитан принять участие в движении Сопротивления. До этого времени Шандорфи был совсем мало знаком с целями движения, а относительно боевых его действий ему было известно только то, что участники Сопротивления взорвали памятник Дюлы Гембеша. Кроме того, до него дошли слухи, что начиная с шестнадцатого октября какие-то неизвестные то здесь, то там поджигали в Будапеште и его окрестностях немецкие автомашины и когда хитростью, когда силой опустошали немецкие склады оружия. И еще знал капитан, что военный министр правительства Салаши срочно повсюду вербует офицеров и сержантов, опытных «в охоте на партизан». Капитан Шандорфи так сильно презирал и салашистов, и немецких фашистов, что на вопрос незнакомца без всякого промедления ответил решительным «да».

— Старший лейтенант ушел, а мы, между тем, так ни о чем и не договорились. На меня напал страх. Незнакомец, очевидно, провокатор, выдавший себя за участника движения Сопротивления, а я попался к нему на удочку. Четверо суток прожил я в непрерывной тревоге, ожидая, что в любую минуту за мной вот-вот придут. Сжег все свои бумаги, даже самые безобидные письма. Заряженный револьвер все время лежал у меня под рукой. В случае, если за мной придут, я решил пять пуль пустить в гестаповцев, а шестой покончить с собой. На пятые сутки артиллерийский лейтенант появился снова. Теперь он мне представился, назвал свое имя: Ласло Марот, а также предъявил удостоверение, написанное на каком-то куске полотна.

Я спросил, чем могу быть полезен. Марот попросил меня раздобыть бланки отпускных солдатских билетов, воинских приказов и необходимые ко всем этим документам печати. Кроме того, по силе возможности я должен был разузнать, какими буквами, номерами и условными обозначениями будут снабжены воинские приказы в период между двадцать пятым ноября и первым декабря. Бланки и печать я достал в тот же день. Удалось мне также узнать и условные обозначения для приказов.

Ранним утром двадцать пятого ноября старший лейтенант пришел ко мне за бумагами и печатью. Когда я все это ему передал, Марот попросил меня раздобыть служебную машину между пятью и семью часами вечера, когда гражданскому населению уже запрещено появляться на улицах. Мы договорились, что моего шофера я отпущу раньше, а машину поведу сам. Марот будет ждать меня ровно в пять ноль-ноль перед домом номер шестнадцать по проспекту Андрашши.

Все так и произошло! С проспекта Андрашши мы забрали два ящика, видимо со взрывчаткой, и отвезли их на улицу Юллёи. А оттуда в Кишпешт[60] доставили двух молодых людей в лейтенантской форме, которых я по дороге предупредил: настоящий военный с первого взгляда поймет, что они надели свои мундиры впервые. Из Кишпешта мы посадили в машину какую-то пожилую даму с рукой на перевязи и забинтованной головой и отвезли ее в Обуду[61]. Оттуда мы переправили в дом на улице Ракоци две пишущие машинки, несколько пачек бумаги и кипу плакатов. Лейтенант Марот вышел из машины на площади Октогон.

«Прошу вас, господин капитан, — сказал он, прежде чем открыть дверцу кабины, — оставайтесь завтра после обеда дома. Вам предстоит принять участие в очень важном совещании».

На другой день я познакомился с тремя руководителями Фронта независимости, который возглавлял движение Сопротивления. То были два коммуниста и один представитель крестьянской партии. Они мне сообщили, что я должен отправиться на самолете в Москву и что туда же вылетят вместе со мной три руководителя Фронта независимости. Мы повезем в Москву меморандум. Вот тогда-то и прочитал я впервые их программу. В ней фигурировали пункты о разделе земли, о войне за свободу и независимость против немецких захватчиков и нилашистов, а также пункт о демократии.

Изложить всю программу целиком я не в состоянии. Не берусь вам передать даже ее основные мысли — боюсь, не все в ней понял или не так истолковал. Но должен заявить, что последнюю фразу программы я запомнил наизусть:

«Так станет наша страна отечеством для народа, и будет из народа нация, и превратится Венгрия из колонии чужеземных господ в независимое государство свободного венгерского народа…»

Рано утром тридцатого ноября меня опять посетил лейтенант Марот и по своему обыкновению заявил без всяких обиняков, что самолет, на котором мне предстоит переправлять к русским трех руководителей Фронта независимости, должен вылететь второго декабря ровно в семь часов утра с аэродрома в Гамасапусте. Самолет прибудет из Секешфехервара, откуда я должен буду повести его в Арад, в ставку маршала Малиновского. Прибыть на аэродром я должен в шесть тридцать утра на своей служебной машине.

Для готовящихся к поездке в Москву трех руководителей Фронта независимости мы составили совместно все необходимые документы, чтобы они могли беспрепятственно добраться из Будапешта до аэродрома в Гамасапусте. Пропуск на поездку оформил и подписал я. Незаполненной оставалась лишь графа, где требовалось проставить номер машины.