Странница - Тамара Воронина

Им подали роскошно приготовленную баранину с взбитым чуть не в пену картофельным пюре, гору мелко порезанных овощей, крепкий мясной бульон, на который «Галина бланка» не была похожа вообще никак, и впечатляющих размеров пирог с яблоками. Лена давно перестала с ужасом воспринимать такое количество еды, понимала, что через час тут и крошки не останется, а кто-то, может, еще и добавку попросит. Баранина таяла во рту, а в сочетании с немного пенистым бледно-розовым вином и вовсе. Мужчины честно не особенно налегали на вино, хотя оно было не крепче пива. Потом шут поинтересовался, не будет ли хозяин возражать против менестреля, и хозяин вовсе не возражал, даже пообещал бесплатный завтрак, если менестрель привлечет внимание посетителей.

Менестрель очень даже привлек. В этом мире не знали аллели, так что, когда шут, устав петь, продолжал перебирать струны, публика сидела тихо-тихо и внимала раскатывающимся волнам музыки. В зале, кстати, была просто великолепная акустика, что придавало инструменту звучание целого оркестра. Хозяин раза три выразил сожаление, что у него действительно нет больше ни одной свободной комнаты.

Да и эта была хороша. В ней стояли две кровати, на одну легла Лена, на вторую Маркус, а остальные расположились на полу, где были заботливо расстелены обширные и мягкие тюфяки, покрытые чистейшими простынями, имелись пуховые подушки и хорошие одеяла. Лена смазала Маркусу спину рассасывающей мазью, а он блаженно жмурился.

— Знаешь, Делиена, а правду говорит Ариана: у тебя свой род целительства, — заявил он. — От твоих прикосновений боль проходит. — Он подумал, пожмурился еще и честно добавил: — Ну, если не очень сильная, точно. А тебе кто спину помажет?

— А у меня и не болит. Ты не сравнивай — пять и пятьдесят. А теперь все быстро зажмурились, я переоденусь.

Уже лежа в кровати Лена сказала:

— Вот так и начинаешь ценить мелкие радости жизни: горячую воду, хороший ужин, возможность раздеться перед сном, чистые простыни…

— Если тебе этого не хватает, мы можем вернуться, — сразу озаботился шут. — Или пожить здесь какое-то время.

— Нет. Не хочу. Тогда все это сразу потеряет ценность. Мне нравится с вами идти. И спасибо, Гарвин и Милит. Милит и Гарвин. Без вас что бы мы делали?

— А ничего, — зевнул Гарвин. — Без нас вы не попали бы в эту историю. Полукровку можно принять за эльфа только рядом с другими эльфами, да и то… Здесь вот и не заподозрили. Странно другое. Неужели и здесь не знают Странниц?

— Почему не знают? Знают, — удивился Маркус. — Разве хозяин подходил хоть к одному столу, кроме нашего, чтоб лично спросить, что нам еще надо? Прекрасно он ее узнал. Я был здесь. В смысле в этом мире. Выговор знакомый. Знают здесь Странниц, и эльфы здесь не дураки выпить. И драчливые.

— А кто дурак выпить? — философски спросил шут. — Я, что ли? Или ты? А утомительная работа — петь. Горло саднит. И его хочется промочить. Вот и получается, что не дурак… Лена, успокойся, я не простудился, не надо бежать заваривать мне траву. Просто устал. Я же на самом деле не менестрель, не такой уж у меня голос.

— Ты не менестрель, — согласился Милит, — и голос у тебя всего чуть получше, чем у гуся.

— Что? — возмутился шут и выбил свою подушку о Милита.

— Как там Гару? — вздохнула Лена.

— Интересная связь между моим голосом и воспоминанием о Гару, — буркнул шут. — Ну не буду больше петь, подумаешь.

— Гару там нормально. Получил целую гору мясных костей, — сказал Милит. — Я выходил на него взглянуть. Он в теплой конюшне. Поет баллады для симпатичной суки. Получается почти как у шута. Только громче.

Шут устроил целое представление, изобразив одновременно и обиду, и гнев, и непреодолимое желание убить Милита, и опасение перед его размерами и физической силой. Гарвин тихо постанывал, не в силах уже хохотать, а ведь Гарвин был вовсе не из тех, кого легко рассмешить. Маркус утирал слезы. Лена потерла живот, который заныл от смеха, и решительно задула свечу.

В городе они провели три дня. Гостиница стала самым популярным заведением, люди даже на улице стояли, прижав ухо к двери, чтобы услышать баллады шута, с кухни выглядывали повара, а с лестницы — служанки, убиравшие комнаты. Милит изо всех сил изображал недоумение, а шут изо всех сил изображал обиду. Эти два шута вполне дополняли друг друга. А в последний вечер, когда шут совсем уж решительно отложил аллель и высыпал в кошелек впечатляющее количество монеток, один из посетителей с низким, едва ли не земным поклоном обратился к Лене:

— Прости, Светлая, что тревожу тебя. Но не расскажешь ли ты нам о каком-нибудь мире, в котором ты побывала?

Лена, естественно, растерялась. Для нее сущим мучением были даже ответы у доски, даже когда она была готова, потому что весь класс от нечего делать на нее смотрел. Никогда ни в какой художественной самодеятельности она не участвовала, на собраниях не выступала и тихо ненавидела, когда на ней по какой-то причине вдруг фокусировалось внимание более чем двух человек, когда она говорила. Не то чтоб она совсем не умела рассказывать. Умела. В узком кругу. Но вот сказительницей быть не хотелось.

Люди смотрели с робкой надеждой. Лена заметила трех эльфов. Ошибиться было нельзя — те же тонкие высокие фигуры, те же аномально большие светлые глаза, те же заостренные уши. Уши были видны, потому что здешние эльфы для удобства завязывали волосы в хвостики. Вот, может, эти уши и заставили Лену рассказать им о мире, в котором она была три раза. О проклятом мире.

Само собой, она привирала, но привирала не в фабуле, а, так сказать, в зачине, она ведь понятия не имела, как жило Трехмирье до войны, знала только точку зрения эльфов, а выслушать другую сторону как-то не довелось. И не хотелось. Может, там отродясь не было так уж хорошо развито ткачество и вовсе не было развито книгопечатание. Может, там животноводством тоже не особенно увлекались, налегая на выращивание пшеницы и льна. Может, школы существовали только в воображении Лены. Она описала некий среднестатистический мир магии. И вовсе не среднестатистическую войну на уничтожение.

Получилось вроде даже ничего. Это она поняла по едва уловимому оттенку в выражении светло-голубых глаз Гарвина.

— Как же? — ошарашено спросил самого себя толстенький расфранченный молодой мужчина. — Что ж это — убивать только за то, что другие?

— И так убивать… Светлая, ну неужто люди способны на такое?

В этом не было сомнения в ее словах. Люди не ей не верили — самому факту. Как радостно, когда люди не хотят верить в такие истории…

Милит отвел назад волосы, и люди заахали и заперешептывались, увидев грубоватый рубец вместо левого уха.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});