Алая Вуаль - Шелби Махёрин

Все до единой.

— Но их сотни…

— Ты права, что боишься меня, — мрачно говорит он. — Если бы не Михаль, я бы убил тебя, как только вошел в твою комнату. Я бы не смог удержаться. Ты пахнешь… восхитительно.

Что-то в его выражении лица сильно напоминает мне Янника, и я отступаю еще на шаг, вспоминая остальные слова Михаля.

Когда Димитрий питается, он теряет сознание. Многие вампиры забывают себя во время охоты, но вампир, охваченный жаждой крови, выходит за эти рамки — он ничего не помнит, ничего не чувствует и неизбежно убивает свою добычу ужасными и чудовищными способами. Если оставить его слишком надолго, он превратится в животное, как Янник.

— Держись от меня подальше. — Мой голос слегка дрожит, когда я бросаю взгляд на дверь, а Димитрий медленно поднимается на ноги. — Не подходи ближе.

— Я не хочу причинить тебе боль, Селия. — Его голос срывается на последнем слове, и так же быстро, как тень пересекла его черты, он исчезает, оставляя его маленьким, одиноким и несчастным. — Я не причиню тебе вреда. Обещаю, что не причиню.

— Это не похоже на обещание, которое ты можешь дать.

— Но разве ты не видишь? — Хотя он отчаянно сжимает руки, он не делает никаких движений, чтобы сократить расстояние между нами, и я бесконечно расслабляюсь. — Вот почему мне нужен гримуар. Это заклинание — единственное, что может излечить жажду крови: без него я буду убивать снова, снова и снова, пока Михаль не вырвет мне сердце. И я заслуживаю это. Селия, я заслуживаю это за всю боль, которую причинил. Когда ты впервые встретила меня, я… кровь в коридоре… просто…

— Прекрати. — Я неистово трясу головой, упираясь в дверь. — Пожалуйста, я не хочу знать…

— Мила пыталась держать меня в узде. Она была единственной, кто мне сочувствовал. Даже Одесса не понимала, почему я не могу просто контролировать себя. Она корпела над своими книгами в поисках объяснения, лекарства, но в итоге именно Мила предложила нам посетить Госпожу Ведьм.

Моя рука замирает на дверной ручке. Я не знаю, что сказать, что подумать, пока мой разум пытается понять, что вампиры обращаются за помощью к Луизе ле Блан — той самой женщине, которая ходит вокруг в образе Старухи, гогочет и щиплет Рида за спину. Но, возможно, в этом есть смысл. Лу — самая могущественная ведьма в королевстве, и она победила самую злую женщину в истории.

— Она бы помогла тебе, — шепчу я, несмотря на себя.

— Я писал ей о своем недуге. — Димитрий с отвращением качает головой, в остальном оставаясь неподвижным. — Или, по крайней мере, я написал в Сен-Сесиль.

— Что?

— Я не знал, где еще можно связаться с ней, и даже на Реквиеме мы слышали о ее браке с Шассером.

— Михаль собрал все подробности моей жизни за одну ночь. — Конечно, он мог найти ее адрес? Зачем вообще посылать письмо в Башню Шассеров с просьбой о магии? Может, они и развились со времен битвы при Цезарине, но не настолько.

Димитрий опустил подбородок, и в его взгляд вернулась нотка упрямства.

— Я не хотел вмешивать Михаля. Он бы не позволил нам поехать, и когда Госпожа Ведьм написала ответ с указанием времени и места нашей встречи, Мила настояла на том, чтобы поехать с нами.

— Это не имеет никакого смысла. — Нахмурившись, я постепенно ослабляю хватку на дверной ручке. — Лу переехала из Сен-Сесиля в прошлом году. Она бы не получила ни одного письма, доставленного туда.

— Нет. — Осторожно, словно успокаивая дикого зверя, он лезет в пальто и достает сложенный лист пергамента. Он протягивает его одной рукой, заставляя меня пересечь комнату, чтобы взять его. — не получила.

Я поспешно выхватываю его и возвращаюсь за стол.

Когда я разворачиваю пергамент, меня не трогают слова. Нет. Это почерк. Мой взгляд останавливается на нем, и сердце замирает, как камень, когда я вижу знакомые росчерки пера, мужественные и совершенно леденящие душу. Ведь я видела его лишь однажды — в любовном письме, вложенном в медальон моей сестры.

— В ту ночь у Сен-Сесиля нас встретила не Луиза ле Блан, — продолжает Димитрий. — Человек в плаще с капюшоном напал на нас из тени, и я потерял контроль над собой. — При этих словах его глаза становятся все более отрешенными, и я понимаю, что теперь они видят совсем другую сцену, чем в его мрачной спальне. — Я должен был учуять магию в его венах, должен был распознать в нем ведьму крови, но вместо этого я просто… отреагировал.

— Что случилось? — шепчу я.

— Я укусил его. — Он слегка вздрагивает, словно заново переживая тот самый момент, тот самый вкус крови Некромант а. — А как ты знаешь из Les Abysses, кровь Алой Дамы — или, в его случае, Алой Сеньора— действует как яд на их врагов. Даже на вампиров. Мне едва удалось спастись.

— А Мила?

Он покачал головой.

— Бабетта присоединилась к человеку в капюшоне с помощью какой-то инъекции. Должно быть, там было больше их крови, потому что она мгновенно упала. Я не мог ничего сделать, только смотрел, как они сработали заклинание из гримуара и высушили Милу. — На последних словах его голос дрогнул, и у меня в горле поднялось страшное давление, когда я представил себе эту сцену — она не была ни безболезненной, ни быстрой. — Когда они покончили с ней, то вышли в переулок, приманивая меня своим гримуаром. Обещали, что смогут вернуть ее, что дадут мне заклинание, необходимое для излечения жажды крови. Я должен был просто… я должен был оставить ее там, Селия. Я должен был оставить Милу, иначе я бы умер. Они бы убили и меня. Мы втроем бежали как раз в тот момент, когда прибыли Шассеры.

Мое горло сжимается, чтобы говорить.

Это просто несправедливо.

Даже в смерти, Мила не хотела говорить правду. И это несправедливо — она пережила ужасную казнь, когда искала лекарство для своего кузена, а Димитрию удалось спастись. Он оставил ее труп в мусоре за Сен-Сесилем, он убил сотни невинных, но остался в живых, чтобы оплакивать ее. Чтобы оплакивать себя. Если бы у меня хоть что-то было в желудке, я бы потерял его в этот момент.

Я осторожно возвращаю ему письмо и бормочу:

— Мне очень жаль.

Я не могу смотреть на него. Я не могу придумать, что еще сказать.

— Я любил свою кузину. — В мгновение ока Дмитрий оказывается передо мной, в его карих глазах полыхает огонь. Я инстинктивно поднимаю нож вверх. — Я любил ее, Селия, и я