Черный сорокопут. Дьявольский микроб - Алистер Маклин

Третье. Он дважды спасал Генриха от электрического стула. Это указывает нам, что он за птица. Я не имею в виду, что он из адвокатов по защите уголовных преступников или из Ассоциации адвокатов США. Ясно, какого рода у него амбиция: могу поспорить, что сведения о нем находятся не только в досье Интерпола. Ясно, что он крупный американский гангстер, выслан в Италию. Отрасль дела, каким он занимается, составит интересный предмет изучения, так как преступники, как и хищники в джунглях, никогда не меняют своих пристрастий. Четвертое. Он надеется улизнуть из Англии в ближайшие двенадцать часов. И — пятое. Сегодня субботний вечер. Сложите вместе все эти данные и увидите, какие можно сделать выводы.

— Допустим, вы нам о них расскажете, — неторопливо сказал Харденджер.

И я рассказал им все.

Ливень не прекращался, был таким сильным, как и прежде, когда мы покидали ферму. Несколько часов назад проливной дождь и быстро принятые меры по эвакуации зараженной ботулинусным токсином местности спасли всех жителей. Только несчастный полицейский оказался жертвой вируса, умерев в мучениях на наших глазах.

И сейчас, в 3.20 утра, дождь был ледяным, но я не чувствовал его.

Только безмерная усталость и сильная ноющая боль в правом боку при каждом вздохе да неотступное беспокойство донимали меня. Я мог безнадежно ошибиться, несмотря на всю уверенность тона в изложении своих догадок Шефу и Харденджеру. И тогда Мэри будет потеряна для меня навсегда. Я старался думать о других вещах.

Окруженный высоким забором двор, где я стоял уже три часа, был темным и безлюдным, как и вся центральная часть Лондона. Эвакуация центра города началась сразу после шести часов, после закрытия учреждений, фирм и магазинов. В девятичасовой передаче радио сообщили, что согласно последнему полученному предупреждению время выпуска ботулинусного токсина передвинуто с четырех часов на 2.30. Однако спешки и паники не было. Не было и отчаяния. Казалось, ничего необычного не происходит, только масса людей с чемоданами — флегматичные лондонские жители, которые видели город в огне и сотни раз переносили ночные массированные бомбардировки во время войны, не собирались впадать в панику.

Между 9.30 и 10.00 тысячи солдат методично прочесывали центральную часть города в поисках оставшихся жителей — мужчин, женщин, детей, чтобы всех отправить в безопасное место и никого не проглядеть. В 11.30 полицейский катер с потушенными огнями тихо пристал к берегу и высадил меня на северном берегу Темзы, ниже Хунгерфордского моста. В полночь вооруженные войска и полиция держали под контролем всю эту территорию, включая мосты через Темзу. В час ночи отключили освещение на доброй квадратной миле города — на миле, где находились войска и полиция.

В 3.20, через пятьдесят минут после предупреждения о выпуске ботулинусного токсина, настала пора идти. Я вытащил из плохо подогнанного чехла одолженный мне пистолет «уэбли», проверил нож, прикрепленный рукояткой вниз к левой руке, и двинулся в темноту.

Я никогда не был на новой вертолетной площадке Северного берега, но инспектор транспортной полиции так все толково объяснил, что теперь я мог найти туда дорогу с завязанными глазами. Так оно и было. С завязанными глазами. Слепой. В темном городе, в хмурой плачущей ночи. Темень была, хоть глаз выколи. К аэродрому можно пройти тремя путями. Он расположен на крыше станции, на сто футов выше лондонских улиц. Там имелось два лифта, но сейчас они вряд ли работали, так как электричество отключили. Между лифтами шла винтовая лестница за стеклом, просматриваемая снизу доверху.

Воспользоваться ею было бы чистым самоубийством, так как Грегори не из тех, кто оставляет незащищенными уязвимые места. Существовала еще пожарная лестница по выходящей во двор стене станции. Этот путь был наиболее приемлем для меня.

Двести ярдов от двора по узкому вымощенному булыжником переулку прошел быстро. Едва каменная стена сменилась деревянным забором, ухватился за его верх, подтянулся, спрыгнул на другую сторону и направился вдоль железнодорожной колеи.

Довольно скоро я вышел к забору на противоположной стороне путей, просто наткнулся на него. Очутившись в переулке, повернул налево и направился в маленький задний дворик станции.

Пересек дворик и прижался к стене. На тусклом фоне неба разглядел лестницу. Длинная, ненадежная, идущая резкими изломами маршей вверх и исчезающая в темноте. Первые два–три пролета сливались с темной высокой стеной.

Около трех минут стоял я, не шелохнувшись, как оловянный солдатик. И вот услышал легкое шарканье на тротуаре, будто кто–то переминался с ноги на ногу. Звук не повторился, но мне и одного раза было достаточно. Кто–то стоял прямо под самой лестницей. Вряд ли это был обыкновенный лондонец, стоящий там для того, чтобы подышать свежим воздухом. Не повезло бедняге, что он там стоял, но это его уже не будет волновать после смерти.

Присутствие здесь человека не смутило и не встревожило меня. Он не представлял ни угрозы, ни препятствия. Его присутствие, напротив, вызвало у меня вздох удовлетворения и облегчения. Я рисковал в своих предположениях, но я выиграл. Доктор Грегори поступил именно так, как я рассказывал Шефу и Харденджеру. Я вынул нож, потрогал лезвие большим пальцем. Узкое, как ланцет, и острое, как скальпель. Небольшой нож, но три с половиной дюйма стали могут лишить жизни так же, как и самый длинный стилет или тяжелая широкая сабля. Если знаете, куда бить, конечно. Я–то очень точно знал, где ударить и как. С десяти шагов был вдвойне точен с ножом, так же как и с пистолетом.

Шестнадцать из двадцати футов я преодолел секунд за десять так бесшумно, словно летящая в свете луны снежинка. Теперь можно было довольно хорошо его рассмотреть. Он стоял, прислонившись спиной к стене, прямо под первой площадкой лестницы, прячась под ней от дождя. Голова свесилась на грудь. Он спал стоя. А ведь ему достаточно было скосить глаз, чтобы сразу увидеть меня.

Ждать, когда он проснется, резона не было. Нож я направил лезвием вперед, но заколебался. Жизнь была на весах, а я колебался. Кто бы ни был этот тип, он, без сомнения, заслужил быть убитым. Но убить ножом ничего не подозревающего дремлющего человека? Достойно ли? Ведь сейчас не война.

Я вытащил «уэбли», прокрался, как мышь, мимо спящего кота, взял пистолет за ствол и ударил под левое ухо, все еще чувствуя бессмысленную досаду из–за того, что не захотел проткнуть его ножом. В досаде стукнул его очень сильно. Звук походил на удар топора по сосновому полену.

Подхватил обмякшее тело и осторожно опустил на землю. Он не очнется до рассвета, если только вообще очнется. Но какое это сейчас имело значение?