Девятый Замок - Хаген Альварсон

По мосту шёл человек. Звук его шагов был подобен поступи рыцарских колонн, и было видно, что он не привык таиться. Ветер подхватил его алый плащ с золотым узором, его рыжие волосы, и человек стал похож на факел — факел неукротимой гордости. Его доспех тускло поблескивал в тумане, и трепетало алое перо на шлеме, который он держал на сгибе локтя.

Страшен, страшен был огненный взор этого человека! И страшен был его голос…

— Они пришли! — кричал он голосом пожара. — Они наконец-то пришли!

— Они?.. И что ты так этому радуешься, мой юный друг?

— Они полны огня, разве ты не видишь, Чёрный Волк?! Если они пройдут до конца, до самого этого моста… О, если бы они дошли!.. Старик, ты помнишь вкус свободы?

Старик рассмеялся:

— Смотри, не начни им помогать — я знаю, ты милосерден, Крепкая Шкура.

Юноша рассмеялся, и далекие птицы ответили полными ужаса голосами.

— Они должны дойти САМИ, иначе огонь угаснет. Я с удовольствием съем их всех, как только они пройдут до конца, ибо таково моё милосердие. Ты веришь, что они дойдут?

Теперь засмеялся старец, и туман пошёл дрожью от его смеха, и далекие громы ворочались в тяжком хохоте, полном горя…

— Я уже ни во что не верю. Ты — веришь. Мечту можно осуществить, лишь растоптав её во прах. Правда, тогда она не приносит счастья. Мечта манит и дарит наслаждение, лишь пока она мечта…

Ты никогда не задумывался об этом, мой юный друг?

— Задумывался, не задумывался — какая разница? Что от нас зависит? Мы, драконы, повелители стихий, заключены здесь, в этой смрадной яме, точно осуждённые, нет, точно прокажённые, нас оставили медленно гнить в плесневелых стенах… Тебя это не унижает, да? Тебе нравится? Мы никакие не хранители, мы зеркала их сердец, причем кривые зеркала.

— Грусть слышится мне в твоем голосе, Крепкая Шкура? — усмехнулся старик. — Не надо грустить. Быть Хранителем Девяти Замков — высшая честь для дракона. И в это я верю всем тем, что осталось от меня. Ты должен радоваться: трое из них пришли сюда ради мести.

— Да что мне с того… Я сполна отомстил Фарингам, когда разрушил Медную Палату, а Хёльтурунгов просто жаль, им не повезло… Хотел бы я встретиться с молодым Борином на поле боя, и пусть бы он меня убил. О, я ушёл бы в небо, полное заката, и летел бы вслед за солнцем, за край мира, как когда-то… Я заполз бы глубоко под землю, где лежит золото, где пышут огнём недра, и свернулся бы кольцами, и забылся бы долгим сном… Я плавал бы в морской бездне, где не бывает света, где гнездятся кракены и сормы. Свобода, старик, свобода! Дышать ветром!

Забывшись, он шагнул с моста в пропасть. Туман отпрянул от него, яростного дракона, объятого пламенем…

— Ты счастлив уже тем, что можешь быть несчастлив, — тихо говорил Чёрный Волк. — Тебе чего-то хотелось бы. Мне — нет. Уже ничего…

— Совсем ничего? — зеленый вихрь пронёсся на самом краю обрыва. Дева плясала над бездной.

— Что ты скажешь о наших гостях, юная Весна?

Она застыла, склонив голову набок.

— Они почти не знают друг друга. У каждого из них почти ничего не осталось. Каждый из них станет бороться до конца, но — в одиночку. Ветер сносит деревья без корней. То, что надо. Если честно, мне жаль их. Особенно Тидрека и Асклинга. Мне хотелось бы пожелать им всем удачи — кроме троих.

Огонёк вспыхнул в седых глазах старика.

— Продолжай, дитя.

— Северянин. Он чудовище. Тварь. Он готов растоптать всё, что стоит на его пути к цели. Он — из тех скотов, которые верят, что отвага, жестокость и хитрость — лучшее в человеке, и ни во что не ставят доброту, милосердие и прощение. Чудовище…

— Чудовище? — усмехнулся старик. — Пока ещё нет, но скоро… Да, совсем скоро.

— Еще — сид. Мёртвый, холодный, фальшивый… Лжец! Отвратный лжец! Такой тоже пойдет до конца, по трупам, только сперва пустит вперёд себя других. Он хуже северянина: он мечтатель! У северянина есть простая цель: красавица-невеста, знатное родство, богатство, власть. Этот же верит, будто способен преумножить красоту мира. Он из тех, что ради песен станет резать беременных женщин и топтать трупы младенцев, — прищурившись, несколько секунд вглядывалась в морщинистое лицо Волка, и добавила, — вы с ним схожи. Вы — творцы. Сказочники, великие лицедеи и мастера. Убийцы с глазами художников…

Помолчала, кусая губы. Вздохнула:

— Но хуже всех этот Снорри. Я так и не смогла его прочитать…

— Ты и не смогла бы, — вступила в разговор королевна в синем платье и высоком колпаке, из-под которого струился золотой день. — Ты пока не готова читать самоубийц. Я его видела, и во многом его понимаю.

— Ты тоже редко смеёшься, сестрёнка, — тихо молвила Весна.

— Если они выкажут достаточную силу духа, мы освободимся, независимо от того, выиграют они или проиграют; это не должно вас беспокоить. Давно к нам не заходил никто настоящий, такой, в чьих глазах — то самое море, которого мне хватит, чтобы утонуть… Вперед, мои валькирьи! — прокаркал старец, улыбаясь серебристой луной в холодном небе. — Славная битва ждёт нас! Настало время судить, отбирая достойных! Те, кто пожертвует собой в битве с собою же, получит всё! Великая ненависть или великая любовь — есть ли разница?

— Разница есть, — прошептала та, которую звали Сеть Волн. — Эй, Чёрный Волк, а что там с нашими предвечными друзьями, с Кромахи, Королём Дикой Охоты и Лишайной Ведьмой?

— Коли они вмешаются, — сказал чёрный дракон, разевая пасть от земли до небес, — я отправлю их вечно гнить в мире смертных! Они знают о том, и боятся этого больше всего!..

Вихрь перепончатых крыл взрезал туман. Но туманы вновь смыкались над каменным мостом, подобным языку тролля, скрывая силуэты драконьих тел. И лишь далекий отсвет синевы и зелени нежно касался памяти.

Над руинами мира простирались чёрные крылья, пахнувшие железом и жаждой небытия.

* * *

Приснится же такое…

Снова засыпать я боялся.

* * *

…комнате, где спали остальные, все было так же, как у нас. За исключением того, что подушки были черными, а белье — красным. Я заметил это, когда утром за нами пришёл бриссинг-дворецкий с именем, за которое я умертвил бы его родителей, и объявил, что владыки ждут нас в Престольном Зале.

Мы шли за ним. Шли молча, держа наготове оружие, которое радушные хозяева почему-то оставили при нас. Переходы, лазы, пустые залы — путь петлял, как скрученные прокисшей снедью кишки. Впереди маячил красный кафтан Рига. Гулкое эхо наших шагов металось в застенках. Мы шли за бледным лысым слугой сквозь годы и столетия, хранили безмолвие каменных проходов, где, казалось, не было ни времени, ни памяти.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});