Николай и Александра - Роберт Масси

Как и предполагал Керенский, жители Тобольска оставались расположенными к государю. Проходя мимо губернаторского дома, они снимали шапки и крестились. Когда государыня садилась у окна, тоболяки отвешивали ей поклон. Солдатам не раз приходилось разгонять кучки народа, собиравшиеся посередине немощенной улицы при появлении на балконе дома великих княжон. В дар царственным пленникам купцы присылали провизию, монахини из Ивановского женского монастыря приносили сласти, крестьяне масла и яйца.

Оказавшись вдали от зараженной атмосферы Петрограда, полковник Кобылинский сумел в известной степени подтянуть своих подчиненных. Наблюдая некогда недоступных монархов и их детей в непосредственной близости, солдаты с удивлением убедились, какая это простая и дружная семья. Хотя стрелки из 2-го полка были по-прежнему враждебно настроены к царской семье, солдаты 1-го и, в большей степени, 4-го полка привязались к ней, особенно к детям. С этими бойцами часто беседовали великие княжны. Они расспрашивали солдат об их родных местах, о семьях. Мария Николаевна быстро запомнила имена жен и детей всех караульных. Для многих из этих людей Алексей по-прежнему оставался Цесаревичем, предметом особого уважения и любви. Когда дежурило "хорошее" отделение 4-го полка, Алексей с отцом ходили в караульное помещение и играли с солдатами в шашки.

Полковник Кобылинский оставался хозяином положения до конца сентября. В это время в Тобольск приехали два гражданских лица, присланные Керенским, которым надлежало наблюдать за пленниками. Кобылинский же, по их словам, должен был командовать охраной. Комиссар Панкратов и его помощник Никольский были эсерами, проведшими несколько лет в ссылке в Сибири. Хотя они и дружили, но по характеру значительно отличались. Панкратов - низкорослый, неулыбчивый человечек с густой шевелюрой, в очках с толстыми линзами, едва приехав, официально представился Николаю Александровичу.

В своих мемуарах он потом напишет: "2-го сентября я отправился в губернаторский дом. Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру бывшего царя, чтобы он сообщил о моем прибытии и что я желаю видеть бывшего царя. Камердинер немедленно исполнил поручение, отворив дверь кабинета бывшего царя.

- Здравствуйте, - сказал Николай Александрович, протягивая мне руку, - благополучно доехали?

- Благодарю вас, хорошо, - ответил я, протягивая свою руку.

- Как здоровье Александра Федоровича Керенского? - спросил бывший царь..."

Панкратов спросил, не нуждается ли в чем-нибудь низложенный монарх.

"- Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? - вдруг заявил он. - Я люблю такую работу.

- Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа интереснее, - предложил я.

- Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на двор лесу и дать пилу, - возразил Николай Александрович.

- Завтра же все это будет сделано.

- Могу ли я переписываться с родными?

- Конечно. Имеются ли у вас книги?

- Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем, разве это запрещено нам?

- Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки".

Панкратов жалел царя и с искренней симпатией относился к царским детям. Болезнь Алексея Николаевича тревожила его, и он иногда садился рядом с мальчиком и, как когда-то Распутин, принимался рассказывать ему о годах, проведенных в Сибири. Однажды, войдя в караульное помещение, Панкратов с удивлением обнаружил, что Николай II и его дети сидят и разговаривают с конвойными. Царь вежливо предложил новому комиссару сесть рядом с ними, но тот смутился и вышел.

Никольский, помощник Панкратова, - широколицый, с густыми нечесанными волосами, грубиян - с пленниками вел себя совсем иначе. Невоспитанный и наглый, он винил Николая Александровича в том, что его в свое время отправили в ссылку, и всеми способами старался отомстить государю. В комнаты входил без стука, с узниками разговаривал, не снимая головного убора. Любил с невинным видом протянуть всем руку, а потом сжать кисть своими костлявыми пальцами, да так, что вы морщились от боли. "Лишь только он приехал, - вспоминал Пьер Жильяр, - он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас обязали сняться. Кобылинский возражал Никольскому, указывая, что это совершенно лишнее, так как все солдаты нас знали. Никольский на это ответил: "Когда-то нас заставляли это делать, теперь настала их очередь". Пришлось пройти через это, и с этого момента мы получили арестантские карточки с фотографией и регистрационным номером". Увидев однажды, что Алексей Николаевич выглянул через забор, Никольский устроил скандал. Ребенок, на которого прежде никто не кричал, глядел на него с изумлением. Доставивший царскую семью в Тобольск комиссар Макаров прислал ей из Царского Села вина, которым пользовались, как лекарством. Увидев ящики с вином, Никольский возмутился. Солдат, привезший вино, объяснил, что оно доставлено с ведома Керенского. Доктор Деревенько просил отправить вино в городскую больницу, если его нельзя употреблять царственным узникам. Однако все уговоры были напрасны, и Никольский, по словам Эрсберг, перебил все бутылки топором.

Закоренелые эсеры, Панкратов и Никольский считали своим долгом проводить занятия для политического образования солдат. К сожалению, вспоминал Кобылинский, с опаской наблюдавший за этими занятиями, "проповедь эсеровской программы солдаты слушали и переваривали по-своему. Она делала солдат... большевиками". Кроме того, не соблюдались обещанные Керенским условия улучшенного снабжения и суточных денег.

И все же на царской семье это заметно не отражалось. В Царском Селе с ними обращались гораздо хуже. Поэтому государь и императрица с надеждой смотрели в будущее. Все, кто остался в живых из царского окружения, признают, что, несмотря на известные ограничения, жизнь в Тобольске имела для семьи государя и свои светлые стороны.

В октябре в Тобольск пришла зима. В полдень солнце еще ярко светило, но пополудни начинало темнеть, на землю толстым слоем ложился иней. Дни становились короче. Больше всего Николай Александрович страдал от того, что не знал, что происходит в стране и в мире. Несмотря на обещание Панкратова, почта приходила нерегулярно, и новости, которые получал государь, представляли собой смесь слухов и фактов, доходивших до Тобольска и появлявшихся в местной печати. Вот каким образом он узнал о шатком положении Керенского и Временного правительства.

По иронии судьбы Керенский сам навлек на себя беду. Несмотря на подавление июльских выступлений, генерал Корнилов, ставший главнокомандующим армией, пришел к выводу, что правительство слишком слабо, чтобы одолеть рвущихся к власти большевиков. Поэтому в конце августа Корнилов приказал кавалерийскому корпусу взять Петроград и разогнать совдепы. Он намеревался заменить Временное правительство военной диктатурой, оставив Керенского в составе кабинета, но в диктаторы прочил себя самого. Керенский, убежденный социалист и противник большевизма, в борьбе с правыми мятежниками, обратился за помощью к советам. Большевики откликнулись на обращение и стали создавать красную гвардию для отражения корниловцев. В соответствии с договоренностью Керенский освободил Троцкого и других большевистских лидеров.

Но корниловский мятеж не удался. Посланные генералом на Петроград кавалерийские части стали брататься с защитниками столицы. Керенский потребовал, чтобы красногвардейцы вернули розданное им оружие, но те отказались сделать это. В сентябре большевики получили большинство в Петросовете. Находившийся в Финляндии Ленин призывал: "История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня... Промедление в выступлении смерти подобно". 23 октября Ленин под чужой личиной вернулся в Петроград, чтобы принять участие в заседании Центрального комитета РСДРП, на котором 10 голосами против 2 было решено, что "восстание неизбежно, что время для него настало".

6 ноября большевики нанесли удар по Временному правительству. В тот день перед Николаевским мостом встал на якорь крейсер "Аврора". Вооруженные отряды под руководством большевиков захватили железнодорожные вокзалы, мосты, банки, телефон, почтамт и другие общественные здания. Кровопролития почти не было. На следующее утро, 7 ноября, Керенский выехал из Зимнего дворца в открытом автомобиле "Пирс-Эрроу" в сопровождении второго автомобиля под американским флагом. Беспрепятственно проехав по улицам, запруженным сторонниками большевиков, он направился в южном направлении с тем, чтобы, собрав верные ему войска, двинуть на Питер. Остальные министры оставались в Малахитовом зале Зимнего дворца под защитой женского батальона и горстки юнкеров. Сидевшие вокруг стола, покрытого зеленым сукном, министры, наполняя окурками пепельницы, испещряли свои блокноты абстрактными фразами и воззваниями о помощи: "Временное правительство обращается ко всем классам населения с предложением поддержать Временное правительство!" В девять часов вечера "Аврора" произвела холостой выстрел, а в десять женский батальон сдался. В одиннадцать в сторону дворца было выпущено 3 или 4 десятка снарядов из орудий Петропавловской крепости, два из них попали во дворец, причинив ему незначительный ущерб. В 02.10 утра 8 ноября министры Временного правительства сдались.