Пепел на ветру - Екатерина Мурашова

– Осторожнее надо, голубчик! – укорил Аркадий. – Вы ж не мальчишка…

– Зато красиво-то как! – простодушно улыбнулся Ваня, забирая пиджак, кланяясь еще раз и уходя. – И бабахает!

– Лука, полейте мне на руки, – попросил Аркадий.

Камарич поднял кувшин.

– К слову. Давно хотел с вами поделиться и даже, может, совета попросить. С известных вам событий боюсь, когда, как выразился ваш пациент, «бабахает». Сразу вспоминается Пресня, пушки, расстрелы… Иногда до смешного – лихач кнутом щелкнет, а я подпрыгиваю. Даже при мысли о взрывах начинает как-то подташнивать и голова кружится. Для боевика, согласитесь, как-то несолидно, – Камарич смущенно улыбнулся. – Пришлось мне даже для восстановления внутренней гармонии перейти к менее радикальному крылу партии…

– Решительно одобряю, – качнул головой Аркадий. – Терроризм бездарно расточителен. Не видеть в этой жизни иного смысла, кроме немедленного убийства многих – как глупо!

– Но это пройдет? Или, может, следует чем-нибудь полечиться?.. Кстати, о событиях на Пресне, благодаря которым мы с вами и познакомились. Давно хотел уточнить и поинтересоваться. Тут ведь получается, что не только вы спасли жизнь прелестной девушке, которая нынче замуж выходит, но и она – вам. Январев, мне помнится, был тогда настроен свирепо и совершенно самоубийственно. Но я так и не знаю – в чем же была причина?

– Я предал своих дружинников, – хмуро сказал Аркадий. – Из-за меня шесть человек погибло.

– Вот как? – неприятно удивился Камарич. – Но как же это вышло?

– Еще во время обороны Университета поверил провокации агентов охранки. Это была задуманная полицейская операция – привести всех дружинников на Думскую площадь, а там – расстрелять из засады. Я повел три десятка…

– Аркадий, но ведь это не предательство, а ошибка! – воскликнул Камарич.

– Ошибки, которые приводят к гибели людей, квалифицируются внутренней совестью самого человека, – отчеканил Арабажин.

Лука склонил голову – не то в знак согласия, не то угнетенный какой-то своей собственной думой. Его обычно живое и веселое лицо потемнело.

– Попейте брому, – примирительно сказал Аркадий. – Если хотите, я выпишу вам рецепт.

– Извольте, благодарю, – без выражения откликнулся Лука.

* * *

ДЕНВНИК ЛЮШИ (вторая тетрадь).

Я поблагодарила Камишу, которую Степанида уже уложила в кровать, и даже посидела с ней несколько минут, снова перебирая самые волнительные с Камишиной точки зрения моменты свадьбы. Потом она прогнала меня, почти гневно сверкая глазами из пены кружев:

– Идите, идите же, Любочка! Ведь вас ждет ваш муж! Мио Дио! В каком нетерпении он, должно быть, томится, и как проклинает каждый миг, который вы проводите не с ним, а у постели чахоточной подружки!

Да уж, томится и проклинает – это она, не зная, определила совершенно точно…

За столами, накрытыми для крестьян, Груня, должно быть, выпила водки. От нее неприятно разило сивухой, а глаза были мутные, как у снулой рыбины. Она крепко взяла меня за плечи и, глядя в лицо, раздельно произнесла:

– И вот, Люшка, объясни мне теперь: зачем же ты за убивца вышла?

– Прямо сейчас объяснить? – уточнила я. – И именно тебе?

– Прямо сейчас! – мотнула головой Груня. – Мне!

– А вот обойдешься! – сказала я и пнула Груню в живот коленом. Она охнула и отшатнулась. Я побежала в темноту.

Нашу с Александром спальню, конечно, готовили венецианцы. Особенно мне понравились тяжеленные золотые кисти на витых шнурах по краям балдахина (ими, пожалуй, мог бы обороняться от врагов какой-нибудь древнерусский витязь) и расписанный пышными розами огромный ночной горшок (возможно, Гвиечелли решили, что склонность к поносу у Ати и Боти от меня – наследственная).

Я заглянула в горшок, в кувшин с морсом и под одеяло, на всякий случай потрясла утопающую в кружевах ночную рубашку – на Настином месте я не преминула бы поместить где-нибудь поблизости от нашего брачного ложа гадюку, десяток жаб или хотя бы ужей и жужелиц.

Но все было в порядке. Цветы, фрукты, вино, умывальник, кувшин с ароматной водой, атласные халаты… Короче, в спальне имелось все, что могло бы потребоваться во время первой брачной ночи, кроме одной существенной детали – молодого мужа. И эту проблему мне явно предстояло разрешить самостоятельно.

Быстро раздевшись и распустив прическу, я надела приготовленный мною заранее цыганский костюм – в нем я выступала в «Стрельне», повесила в уши кольца серег, на шею – мониста, переобулась в мягкие туфельки. В таком наряде, да еще в темноте невесту вряд ли кто узнает. Обыкновенная цыганочка. Перелезть через подоконник в парящий за окном черемуховый дурман было делом пары минут…

Цыганки крутились в танце, как огромные разноцветные волчки. Самые стойкие из веселящихся гостей согласно хлопали в такт и выкрикивали нечто нечленораздельное, полагая, видимо, что кричат по-цыгански… Пляшущее пламя костров, развевающиеся юбки, запах жареного мяса, рубиновое вино в бокалах, искры, улетающие к небесам вместе со все ускоряющимся ритмом скрипок…

– Яша, мне нужно отыскать моего мужа, – сказала я хореводу. – Он здесь был?

Яков внимательно взглянул на меня черными глазами, кивнул.

– Куда он ушел?

– Вон по той тропинке, направо. Кажется, там есть пруд.

– С ним кто-нибудь пошел?

– Нет, он был один.

– Спасибо, Яша.

– На здоровье. Глэдис говорит, что ты знаешь, что делаешь. Дай бог, чтобы это было так.

Я нашла его в беседке на островке. Лодки не было у причала, а в беседке горел крошечный огонек папиросы. Воды в пруду даже в самом мелком месте было еще много – мне по пояс, но такие вещи меня никогда не смущали. Даже где-то приятно – освежает после бега и жара цыганских костров.

Александр встал мне навстречу. Не думаю, что я казалась ему романтичной русалкой, выплывшей из пруда. Скорее, ведьмой или кикиморой, вылезшей из тины. Цыганские юбки прилипли к моим ногам и бедрам. Мокрые локоны падали на лицо, мешали видеть. На лавочке в беседке стояли бутылка вина и стакан. Я тут же налила себе и выпила. Поможет не простудиться.

– Что тебе еще от меня нужно? – тихо спросил он.

– Ребенка, конечно, – ответила я. – Того самого, который по завещанию унаследует Синие Ключи. Потом – можешь быть совершенно от меня свободен.