Пепел на ветру - Екатерина Мурашова

Кстати, ни в какой монастырь Маша, конечно, так и не ушла. Ведет себе хозяйство, толкует о грехах. Ходит споро, но плавно, а вокруг нее будто видится такое большое яйцо измененного света-воздуха. Серебрится оно и дрожит слегка. Лицо у Маши строгое, уши оттопыренные, а глаз пламенный делается, когда всем геенной грозит. Попадья Ирина по-прежнему на всех домашних орет, но Машу как-то стороной обходит. Отчего-то мне показалось, что и она, и отец Даниил ее уже слегка как-то побаиваются. Но может, мерещится. Впрочем, Арайя тоже сказал: из таких, как эта Маша, выходят фанатики. Сами на костер восходят, или других жгут – им все едино.

Мне Маша обрадовалась. Пошли мы с ней как встарь, на Синие Ключи, на моховой скамеечке посидеть, водицы ключевой попить. Там я ей про все свои грехи по порядочку рассказала. Даже как Ноздрю прирезала – знала, ей только в радость будет. Она и вправду – аж тряслась от удовольствия, подробности выспрашивала. Особенно ей про Январева-Арабажина понравилось, как он меня на баррикадах спасал, и после мою судьбу устраивал. Все допытывалась: так была ты с ним? Скажи честно – была?!

Я хохочу, говорю:

– Маша, для поповой дочери, почти монахини, что-то уж больно тебя на паскудство тянет! Я тебе уже про всякие свои хитровские подвиги рассказала, и про это самое тоже, а тебе все мало…

– Нет, – говорит Маша. – С Январевым – это другое. Он не только тело твое, но и душу хотел спасти. И при том сам тебя пламенно возжелал. Но крепился духом. Вот мне и хочется знать: способствовала ли ты, в конце концов, его падению или Господь его от тебя оберег?

– А чего это Господу от меня Арабажина оберегать? – как будто обиделась я. – Я разве заразная?

– Этого уж я не знаю, – Маша мотнула низко повязанной платком головой. – А только есть ты, Люшка, – языческое отродье, посланное ему во искушение. И все твои московские приключения – тому доказательством. А геенны огненной во время пожара ты избегла не иначе, как дьявольским попущением, ибо враг рода человеческого к тебе лично благоволит.

– Во загнула! – восхитилась я. – Аркадий Арабажин, значит, меня возжелал. А я, значит, ему – во искушение. Но вот скажи тогда: чего же он отказался, когда я ему честь честью предлагала? И еще загвоздка не в твою пользу: он-то сам в Бога нимало не верит. Атеист он, революционер, большевик, понимаешь?

Но Машу переубедить, что старый дуб вырыть и на другое место переставить. Так и осталась при своем. Надо будет ее при случае с Аркадием познакомить, пусть лично проверит: пал он от того, что со мной якшался, или все-таки устоял?..

Теперь в отцовых покоях, которые почти не пострадали от пожара, жил Александр. Мне в общем не жалко, только глобус – это я сразу решила – я у него отберу. А так – пускай живет. Синяя Птица большая, всем места хватит.

Пахло в комнатах все еще отцом. И Настей. Это странно, как будто у Александра своего запаха не было.

– Александр, так вы решили уже про нас с вами или как? – спросила я, залезая на «геенный» диван с ногами, как привыкла еще при отце.

Он стал пыльно-серый, как дохлая мышка.

– Вам нужен окончательный ответ?

– Да, пожалуйста. Чего тянуть?

– Что ж, Любовь Николаевна. Я согласен сочетаться с вами законным браком.

Таким голосом, по-моему, мертвецы из могилы говорят.

– Очень романтичное предложение. Мечта любой девушки, – усмехнулась я. – Но – отлично. На большее мне, в моих обстоятельствах, рассчитывать не приходится. Давайте же теперь все обговорим.

– Что ж еще обговаривать, коли…

Продолжение напрашивалось «коли я уже умер». Отлично, меня это совершенно устраивало. Нянюшка Пелагея – слышишь ли ты меня, видишь ли? Небось, осуждаешь, злобой коришь? Или ты – безгрешная душа – сидишь сейчас у престола Господа, и из-за света золотого тебе ничего не видать? И позабыла уже твоя упокоившаяся душенька дурацкую девку Люшку? Ну да это все равно – я-то тебя как сейчас помню.

Моя мама – бабочка, не мертвая и не живая – ты должна нынче мною гордиться. Покудова я пела и плясала в цыганском хоре Яши Арбузова, убедилась: цыгане – люди вовсе не злые, но обид, нанесенных своим, не прощают никогда.

– Есть чего обговаривать, поверьте. Значит, вы, как на мне женитесь, будете делать, чего пожелаете, это я уж прежде сказала. И мне докладывать вовсе не обязаны. А вот мои обстоятельства, мне кажется, вам знать все же надобно.

– Что ж это за обстоятельства? – без интереса спросил Александр. – Снова взять на службу в Синие Ключи этих крестьян, ваших друзей детства? Они убоги и бесполезны, но если вы пожелаете…

– Со Степкой и Груней я сама разберусь. Сейчас не об этом. Я ведь в Москве, как вы понимаете, эти годы не в пустоте жила…

– Да, я имел честь познакомиться с Камиллой Аркадьевной, и ее сколь угодно долгое присутствие меня совершенно не…

Видно было, что ему не терпится покончить со всем и отделаться от меня как можно скорее. Не выйдет.

– Камиша почти ангел, кого же она раздосадовать может? Я о другом. Прежде семьи Льва Петровича Осоргина я жила на Хитровке, в ночлежке. Там у меня остались дети.

– Как-кие дети?!

Ага! Все-таки зацепило!

– Обыкновенные дети. Двойняшки. Крещенные, зовут Анна и Борис. Скоро им исполнится по четыре года.

– А кто же их отец?

– Не могу вам точно сказать. Это же Хитровка! Вы не мальчик, Александр, должны сами понимать… В любом случае – дети ушлые, развитые, телесно и умственно здоровые, так что беспокоиться не о чем…

– Понимаю, – Александр даже сумел саркастически усмехнуться. – Что-то еще?

– Дети – это главное, – честно сказала я. – Остальное – по мелочи. Старик-нищий, который за ними все это время присматривал. Моя лучшая подруга Марыся – судомойка в трактире «Каторга», которой я обязалась помочь открыть собственный трактир. Собачка Феличита, если она еще жива. Я знаю, вы животных не любите, но она нрава хорошего и в комнатах гадить не станет. Пара-тройка мальчишек-огольцов, моих друзей, с которыми мы когда-то вместе воровали… Хотелось бы им помочь встать на ноги… Пожалуй, это все.

– Действительно. Немного, но весьма пикантно… – Александр задумался о чем-то, и внезапно у него вырвалось. – Боже мой, какое счастье, что моя матушка уже умерла!