Беспощадная истина - Майк Тайсон

– Хотя в нашем государстве мы не выносим превентивного наказания (но это было именно то, что они отстаивали), лишение свободы, в качестве отправной точки, преследовало бы двойную цель: наказания и устрашения. Реабилитация, благодаря качественным программам нашей юрисдикции, может быть начата уже во время тюремного заключения и продолжаться во время испытательного срока. Учитывая отказ ответчика от ответственности, его вызывающее поведение, его замечания о своем характере и его предсказания своего будущего поведения, цели сдерживания и реабилитации могут никогда не быть достигнутыми. Однако, по крайней мере, на период отбывания наказания широкая общественность была бы защищена от его потенциала насилия.

Судья Джонсон согласился. Он приговорил меня к двум годам лишения свободы, с одним годом условно, штрафу на 5000 долларов, двум годам испытательного срока и двум тысячам часов общественных работ. Он также отказал мне во временном освобождении под залог в случае обжалования приговора.

В забитом до отказа зале судебного заседания раздались возгласы изумления. Я сам был ошеломлен. Моника начала плакать в истерике. На меня надели наручники и отправили прямо в тюрьму.

Ганслер получил свои пятнадцать минут славы. На самом деле все были возмущены тем, что меня могли отправить в тюрьму на год после того, как мы достигли с прежним прокурором штата договоренности о том, что мне не будет грозить тюремное заключение.

– Любой прокурор поступил бы так, как я, – сказал Ганслер корреспонденту агентства Ассошиэйтед Пресс. – А что уж говорят, то пускай говорят.

Меня бросили в камеру пять с половиной футов на восемь футов Второго тюремного корпуса, их вариант изолятора для содержания под стражей для обеспечения безопасности. Это означало, что я был отделен от остальных заключенных, которые были в основном белыми привилегированными детьми из округа Монтгомери. В моем блоке было всего несколько людей, либо слишком слабых, чтобы находиться среди остальных, либо слишком агрессивных. Я просил направить меня в общий корпус. Мне важно было оказаться там, чтобы воспользоваться своими привилегиями. Я был так воспитан. Вместо этого я был в изоляторе, а вокруг сновали охранники, которые фотографировали меня и продавали эти снимки газетам.

Я находился там две недели, а затем меня отправили в их вариант карцера. Это началось, когда для моего осмотра прислали тюремного психотерапевта. Я наблюдался у доктора Голдберга, одного из лучших психиатров страны, поэтому я отказался даже разговаривать с этим болваном. Он сократил вдвое мою обычную дозу золофта. Когда мне принесли таблетки, которые выглядели по-другому, я отказался принимать их. Спустя два дня я разговаривал по телефону в общей комнате, когда один охранник-садист подошел и повесил трубку прямо посреди разговора. В тюрьме я становился другим человеком: я был более обидчив, чем дома. Любая мелочь – и я мог сорваться и поднять шум.

Я вышел из себя, стащил телевизор с металлического кронштейна и швырнул его на пол, а затем поднял и бросил его на решетку камеры, через которую за мной наблюдал начальник тюрьмы и двое охранников. Небольшой пластмассовый осколок, пролетев сквозь решетку, попал в одного из охранников. Меня тут же перевели на строгую изоляцию. Я находился взаперти двадцать три часа в сутки, мне не разрешали покупать закуски из столовой, я был лишен посещений и разговоров по телефону. Исключения составляли лишь мои адвокаты и врачи. Доктор Голдберг посетил меня на следующий вечер и вернул мне мою очередную порцию золофта.

После инцидента с телевизором тюремная администрация обвинила меня в нарушении общественного порядка, хулиганском поведении, уничтожении имущества и применении насилия в отношении сотрудника исправительного учреждения, поскольку в него попал небольшой пластмассовый осколок. Они бросили меня в карцер, и это не доставило мне никакого удовольствия. Я сравнивал себя с теми немецкими политическими заключенными из фильма «Комплекс Баадера – Майнхоф», которые сходили с ума, когда их посадили в тюрьму. Они могли убить охранников, могли убить даже самих себя. Я стал носить на голове небольшую испанскую бандану, ходил с голым задом и бросался в охранников различными предметами.

Меня приговорили к двадцати пяти дням изоляции, но мой адвокат обжаловал это решение, и я вышел через пять дней. Мне действительно не нравилась эта тюрьма. Я хотел, чтобы меня отправили обратно в Индиану. В этой тюрьме у меня не было никого, с кем можно было бы пообщаться, кто принес бы мне какие-нибудь вещи или привел бы мне девушек. Я все еще находился на испытательном сроке штата Индиана, поэтому меня могли легко перевести туда. Проблема заключалась в том, что меня могли заставить досидеть четыре года моего срока по предыдущему приговору. Джим Войлес, мой адвокат в штате Индиана, совершил около двадцати поездок, мотаясь в Мэриленд и обратно, и, наконец, достиг договоренности о том, что я досижу шестьдесят дней в тюрьме штата Мэриленд, и Индиана навсегда избавится от меня. Судья Гиффорд была более чем рада завизировать это. Никто не хотел моего возвращения в Индиану.

Вначале я был вне себя. Я хотел подать в суд на судью, чтобы вернуться в Индиану. Но когда меня перевели в тюрьму Мэриленда, это оказалось не так уж плохо. Моника начала готовить для меня, и мне было разрешено получать эту еду. Через несколько месяцев я набрал так много веса, что спросил, не мог ли я заниматься на беговой дорожке и велотренажере, и мне разрешили. Я всегда был привилегированным полудурком в тюрьме.

Когда я там был, меня даже сфотографировали для обложки журнала «Эсквайр». Моника как-то пришла в тюрьму вместе с нашим маленьким сыном Амиром, и нас сняли для статьи обо мне в этом журнале.

Я начал общаться с другими парнями из изолятора. Там было несколько молодых ребят, которые сидели за убийство. Пока я там был, двое из них повесились: один парнишка был богатым израильтянином, а другой – черным пареньком. Я оплатил похороны последнего, потому что у его родителей не было денег. Мне было больно смотреть, как молодые красивые ребята из малообеспеченных семей подсаживались на наркоту, а затем совершали какую-нибудь глупость вроде убийства ради ста баксов. Когда я выходил из тюрьмы, у меня на внутреннем счете оставалось 12 000 долларов, и я договорился с администрацией, чтобы эту сумму разделили между пятью парнями, которые были в изоляторе вместе со мной. Это не были какие-то там крутые парни. Это были просто дети, у которых не было ни денег, ни дома, в который можно вернуться.

В этом изоляторе я стал кем-то вроде местного Дона. Другие парни посылали мне через охранников записки и просили меня обсудить с ними их проблемы. Некоторые из охранников приходили ко мне и рассказывали о парнишке, у которого, кажется, появилась какая-то проблема, и я посылал ему записку с просьбой успокоиться.