Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина

вот и пришли.

Они очутились перед большими арочными дверями. Справа и слева стояла стража, седоусые могучие дружинники – и, судя по тому, как поглядывали они на Эсхейд, их преданность прежнему лорге была отнюдь не поверхностной и легковесной.

Перед Фог стража расступилась, а затем снова загородила путь.

– Покуда государь жив, его слово – закон, – произнёс один из дружинников мрачно. Похоже, что он и сам уже знал, что жить Захаиру осталось недолго. – И гостью он ждёт лишь одну.

Эсхейд не стала спорить, лишь пожала плечами:

– Тогда мы подождём здесь.

Расправив плечи, Фог толкнула арочные двери – и шагнула через порог.

…внутри было душно, темно и пахло скорой смертью. Морт клубилась под потолком – рваная, сизая, тревожная. Огромные покои были совершенно пусты. Ровно посередине, напротив наглухо занавешенного окна, стояла огромная кровать под балдахином; на четырёх столбиках по углам висели сияющие кристаллы, излучающие ровный, неяркий желтоватый свет, который ложился на постель четырьмя непересекающимися кругами. Ближе к изголовью, на деревянной приступке сидел бородатый лекарь-южанин, благоухающий травами и микстурами.

Когда Фог прошла в покои, то над кроватью показалась почерневшая рука и сделала знак приблизиться.

– Иди… сюда, – прозвучал хриплый голос. – А ты прочь пошёл, шарлатан.

Лекарь, собрав склянки, безмолвно удалился; на его мясистом лице была печать искреннего горя, и, уходя, он бормотал:

– Такой великий человек, такая воля – и такая злая смерть, да…

Приблизившись, Фог поняла, что он имел в виду: лорга гнил заживо. Раны, нанесённые морт-мечом, всегда получаются разными, а Эсхейд… слишком много в ней было гнева и печали. Вскрытая грудная клетка гноилась; почерневшие, точно обугленные рёбра просвечивали даже сквозь повязку; культя тоже сочилась чем-то белесоватым, смрадным. Любой другой человек на его месте давно бы умер, но только не Захаир: десятки, если не сотни средств, которыми он поддерживал силу и здоровье, теперь не давали ему испустить дух.

«А ещё воля, – подумала Фогарта. – Да, пожалуй, теперь я понимаю, о чём говорил лекарь».

В глазах у лорги светилось такое мрачное упрямство, что кожа покрылась мурашками.

– Всё же пришла, – произнёс он хрипло. – Садись.

Сесть можно было либо на приступку, либо на пол, либо на постель; Фог выбрала постель. На болезни и смерти, даже самые жуткие, она давно уже насмотрелась – и не боялась теперь; даже противно не было. От одеял и подушек пахло травами, сильнее даже, чем гниением. Она потянулась было к его руке, чтобы если не исцелить, то хотя бы облегчить боль, но лорга остановил её, обнажая в улыбке жутковато белые зубы:

– Не надо. Я уже ахр-р… – Он захрипел, откашлялся, выплёвывая на сторону черноватые комки. И продолжил тогда: – Такие, как ты… Такие, как ты – зло. Вот только ты этого никогда не поймёшь… – И он хрипло рассмеялся. Потом посмотрел на неё в упор. – Ты… только ты появилась, и всё вдруг пошло прахом. Земля в огне; люди гибнут. Война.

В горле у Фог пересохло; она отвела взгляд в сторону, однако ответила твёрдо:

– Если механизм внезапно начал ломаться без видимых причин – значит, он давно был неисправен. Или при создании взяли плохой, негодный материал: со скрытой трещиной, с изъяном.

Лорга снова засмеялся, затрясся, пока повязки на груди не промокли и не ослабли.

– Вот о том и речь, – сказал он, успокоившись. – Ты… тебе правда, как ты её видишь, дороже равновесия. А когда равновесия нет, то всё приходит в движение, катится… горит. Но есть люди и похуже тебя.

Это прозвучало как шутка, и Фог растерялась даже на секунду, не нашлась, что ответить.

– Да? – спросила только.

– Да, – ответил лорга с усмешкой. – К примеру, я. Или эта шлюха из Шимры, кха-х-ха… – И он закашлялся снова. – Я-то хоть знаю, где остановиться, признать поражения, но вот она – никогда. И ненависти в ней много, обиды, что когда-то выбрали не её; а раз она не достойна оказалась – значит, и никто другой достоин быть не может, а потому сломать его, раздавить… – Он прервался, тяжело дыша. Досадливо скосил взгляд на собственную грудную клетку, выбранился крепко. – Я спросил её как-то: а что, мол, если о твоих развлечениях прознают там, в Шимре? Станешь бежать и прятаться? А она засмеялась и сказала: «Сделаю так, что, мол, всем станет не до того, чтобы меня искать». И потом рассказала, что есть на границе моих земель гора – не гора, озеро – не озеро, и дремлет под ним огонь, и если его тронуть… если разбудить…

Фог нахмурилась.

«На границе? Озеро Арирамар, что ли? Там Дуэса и назначила мне встречу… Но почему?»

– Я не понимаю, – произнесла он вслух растерянно.

– Эсхейд – упрямая баба, – тем временем произнёс лорга сквозь зубы, без сил откинувшись на подушки. – Кальв – тугодум. Мирра – шлюхин сын и сам шлюха, упорный, гневливый без меры, смазливый слишком, во всём дурной… Однако я лучше свою землю и людей оставлю им, чем никому. Иди за Дуэсой; не дай ей озеро тронуть. Пообещай мне… – И он снова закашлялся, сильно, и Фог испугалась даже, что он умрёт прямо здесь, перед ней. – Пообещай…

– Обещаю! – выпалила она быстрее, чем сообразила, что происходит. – Я и так собиралась за ней погнаться, победить и доставить в цех, чтоб суд был.

Лорга махнул рукой – и затих.

Дыхание у него становилось всё тяжелей, реже, точно каждый вздох причинял боль – так и было, впрочем, почти наверняка. Фог сидела рядом, не зная, что делать; мысли были в разброде. Прошло несколько минут. Она собиралась уже встать и пойти, когда лорга вдруг схватил её за запястье – единственной уцелевшей рукой.

Лицо у него сделалось удивительное, словно бы нежное и в то же время искажённое от муки.

– У меня… у меня жена была, – произнёс он тихо. – Совсем… совсем девочка. Родила мне двоих детей; сына такого славного родила, а я, дурень, назвал его в честь лорги… в честь деда. А дед в ночи подослал людей; дом мой сожгли, жену… жену закололи, а детей… сына-то, сына… Я никого больше не любил, никогда, – сказал он вдруг ясно, глядя куда-то вверх. – Почему ж она плачет-то…

Лорга смотрел так, как будто и впрямь видел кого-то в тенях под сводом балдахина, и Фог сделалось жутко – и очень, очень грустно.

– Кто плачет? – спросила она еле слышно.

Лицо у лорги сделалось беспомощным – и будто бы даже красивым.

– Она, – ответил он.

И – медленно указал пальцем вверх.

А потом затих.

Когда Фог выходила, лорга был