Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

он расспрашивал меня только о неправильных глаголах или о философии. Мы вместе прочли «Пир», и он, будучи художником-любителем, написал мой портрет, только голову в венке из плюща и фиалок, как у Алкивиада. А потом свозил на место битвы при Кампальдино[78] – помнишь спор между ангелом и дьяволом за душу Бонконте?[79]

– Но что же в конце концов стало с ребёнком? – нетерпеливо спросила Ада. Где сейчас этот двадцатилетний юноша (или девушка)? Живёт в Амстердаме, и по субботам приходит обедать к супругам ван Ладинга? Влился в семейство Арреста, которое знать не знает о том, что в его жилах тычет благородная кровь Ферреллов? Живёт в Тоскане под другой фамилией, скитается по миру? Может, усыновлён никому не известной (или, наоборот, кому-нибудь известной) семьёй и не помнит о своём происхождении?

– Это всё моя сестра Сперанца, именно ей я обязана освобождением от этих мук, – ответила Мириам. – Я не хотела ребёнка, не хотела до самого конца, так что в каком-то смысле я действительно плохая мать. Да и после, годы спустя, желания иметь детей у меня так и не возникло. Одна мысль о беременности приводила меня в ужас – и, надо сказать, до сих пор приводит. Геррит знает, всегда знал и сразу согласился на это. Может, он не испытывает от этого радости, но меня точно не винит.

Акушерка с моего согласия подготовила документы для передачи ребёнка неизвестного происхождения в приют, где уже ждала семья, готовая его усыновить. За десять дней до родов доктор Танкреди, как и обещал, приехал из Доноры мне помочь. Я ужасно удивилась, увидев с ним сестру. Сперанца держала меня за руку все время, пока шли схватки, такие долгие и болезненные, что мне пришлось дать эфир. Когда я очнулась, ребёнок уже родился. Это был мальчик, сказали мне, но пуповина обернулась вокруг шеи, и он, бедняжка, задохнулся. Я захотела взглянуть на него. Они отказались, а я была слишком слаба, чтобы требовать, и уже почти сдалась, но Сперанца настояла. «Всю жизнь будешь сомневаться, если не увидишь», – сказала она. И оказалась права: если бы мне не дали это холодное, бледное, недвижное тельце с опухшим личиком и прозрачными, словно две морские раковины, ушами, я бы, наверное, в первый момент поверила их словам, но потом начала бы сомневаться, спрашивать себя, где мой сын, жив ли он, что делает, счастлив ли или нуждается в моей помощи, а я предала его, как родители предали меня. Можешь себе представить, какие муки преследовали бы меня до конца моих дней? Но благодаря Сперанце я удостоверилась, что он действительно мёртв. Мне хотелось только знать, каким был цвет его глаз, были ли они золотыми, как у отца. Да только малыш так никогда их и не открыл, они даже почти не выделялись на этом синюшном личике. Сперанца на моих глазах обрядила его и уложила в крошечный белый гробик, который схоронили на городском кладбище. Отца ужасно злило, что я зарегистрировала малыша под своей фамилией и именем Танкреди. «Танкреди Арреста» – так написано на надгробном камне над единственной датой: рождения и смерти. Сперанца попросила ещё добавить «...вот ангел пролетел». Я больше никогда туда не возвращалась, но доктор Колонна, пока был жив, заботился о могиле.

Родители ждали, что я приеду в Донору со Сперанцей, но я осталась в Казентино, сдала в июне экзамены и перешла во второй класс лицея. Поселилась в Ареццо, жила там в пансионе, а на выходные возвращалась к доктору Колонне. На следующий год перевелась в итальянскую школу в Цюрихе, где жила семья друзей твоего дяди, он оплатил все расходы и заставлял отца подписывать документы, пока я была несовершеннолетней. Родители были счастливы, что я не собираюсь возвращаться. Сперанца, повзрослев, тоже ушла из дома, работала портнихой, чтобы платить за университет. Вот и все, Ада, остальное ты знаешь. Ни ты, ни я не были дочерьми доктора Танкреди, но сегодня мы обе потеряли отца.

5

Когда пробило пять и Костантино зашёл спросить, не пора ли открывать ворота, на улице уже начали собираться соболезнующие, Мириам обняла Аду и Армеллину, последний раз запечатлела поцелуй на лбу покойного и выскользнула через калитку в глубине сада.

Как и предсказывала Консуэло, воздать дань памяти доктору пришло невероятное количество людей – чуть ли не весь город: друзья семьи и его собственные; дамы из высшего света и скромные домохозяйки, бывшие его пациентками; ставшие уже взрослыми дети, чьих матерей Танкреди Бертран как по волшебству излечил от бесплодия. Сестры и племянники вернулись в полном составе и теперь принимали соболезнования. Армеллина позволила себе лишь на несколько секунд оставить свой пост и отойти в ванную, но лишь после того, как доктор Креспи занял её место рядом с покойным. Ада, которая, слушая рассказ Мириам, так ни на минуту и не сомкнула глаз, теперь мучилась приступом мигрени. У неё болели шея и плечи: мышцы сводило до полного одеревенения. Она знала, что, непричёсанная, в мятом платье и без макияжа, разительно отличается от Лауретты, вернувшейся в новом брючном костюме с идеально заглаженными складками, хотя тот, в котором она была утром, был столь же безупречным. Вместе с тётей Консуэло кузина немедленно организовала в большом холле виллы столик, за которым две горничные, Виктория и Аурелия, в накрахмаленных фартуках поверх розовых туник разливали горячий чай и прохладительные напитки для гостей, слишком многочисленных, чтобы поместиться в спальне, где сотрудники похоронного бюро, прикрыв окно, поставили-таки две свечи. Посетители проходили туда для быстрого прощания с покойным, выражали соболезнования родственникам и возвращались в холл, чтобы пообщаться с остальными, создавая гул, с каждой секундой становившийся для Ады всё более