Уорхол - Мишель Нюридсани

карандашом, одним движением, не отрывая руки от бумаги.

Одним словом, его рабочая тактика, если так можно выразиться, ничем не отличалась от профессиональных приемов фотографов студии типа «Аркур» или фотографов любых голливудских студий.

К счастью, Уорхолу всегда удавалось держаться на своем уровне, не скатываясь в банальность. Происходило это благодаря «противоядию», которое он щедро рассыпал повсюду, благодаря своему чувству юмора, благодаря своему гению, явственно проступавшему даже в его второстепенных работах.

Увидев в парижской галерее, на улице Матиньон, портрет ее хозяина Альбера Бенаму, написанный Уорхолом, я подробно расспросил его, как все происходило.

Впервые Бенаму увидел Уорхола в 1967 году: его жена Барбара работала у Соннабенд, в галерее которой были выставлены несколько работ художника: «Цветы», «Самые желаемые мужчины». Тогда мимолетная встреча закончилась ничем: «Уорхол был страшным интровертом, с ним крайне сложно было установить контакт, он воздвигал немыслимое количество барьеров между собой и другими».

Настоящее знакомство случится в 1974 году. Бенаму со своим другом, который занимался составлением обширного каталога с комментариями, посвященного творчеству Бари[632], только что открыли художественную галерею в парижском пригороде Сен-Оноре, специализировавшуюся на продаже предметов искусства XIX века, особенно претенциозной живописи. «Уор-хол, – говорил он, – был страстным почитателем живописи XIX века. Он восхищенно повторял: “Вот это настоящее искусство!” У меня он покупал Бари, Жерома[633]. Обедать мы ходили в “Бристоль”, неподалеку. Уорхол не был гурманом, но очень внимательно относился к тому, что ест. Он никогда не заказывал жареного мяса: панически боялся заболеть раком. Если он шел в клуб или в другое увеселительное заведение, за ним увязывалось человек двести. Он обожал людей, мелькание лиц, водоворот толпы… Государственные чиновники, монархи, люди со всех концов земли стекались к нему с одной просьбой – сделать их портрет. При нем всегда был фотоаппарат, и он фотографировал всех».

Однажды в Нью-Йорке Бенаму проворчал: «Ты сделал портреты всех людей, с которыми я знаком, но так и не сделал моего». Уорхол ответил: «Так почему же ты раньше не сказал? Приходи завтра, сделаем серию фотографий».

Назавтра Бенаму пришел, как договаривались. «Это продолжалось полдня, – рассказывал он. – Уорхол вооружился “портретным полароидом” – это аппарат с очень длинным корпусом. Кампания по продвижению этих фотоаппаратов на рынок потерпела фиаско, и фирма “Полароид” распродавала всю серию по низким ценам. Их можно было купить буквально везде по 3–4 доллара за штуку. Энди их купил около сотни, он был такой. Он говорил: “А вдруг один сломается или разобьется…”»

Уорхол усадил его на стул, никакого макияжа. Попросил его занять положение анфас, затем в профиль, заставлял поворачиваться, менять позы. «Он щелкал, щелкал без остановки, – вспоминал Бенаму. – Он сделал сотни две, а может, и три фотографий. Был очень серьезен, сконцентрирован. Потом мы вместе выбирали, сократили их количество до тридцати и оставили только те, на которые пал общий выбор, нравились и ему, и мне».

На вопрос, когда ему приезжать из Парижа, Уорхол ответил: «В ноябре. Давай в ноябре. В ноябре все будет готово».

В назначенный срок Бенаму появился в Нью-Йорке. Уорхол предъявил ему два портрета и спросил:

– Какой тебе нравится?

Я ему ответил:

– Голубой мне нравится больше.

– А другой тебе не нравится?

Я рассмеялся:

– Нравится, но я не хочу выходить за рамки.

– Раз он тебе понравился, забирай, – сказал он тогда и подвинул мне оба портрета. Я запротестовал, а он отрезал:

– Не продается, а отдается!

Это был подарок. Он был настоящим другом. Когда он приезжал в Париж, я всегда был рядом и входил во все его дела.

Тем не менее об Уорхоле ходила слава скупердяя. Он никогда ни за что не платил или самый минимум. Если он приглашал кого-то на обед или ужин, то собирал гостей в одном из тех ресторанов, с хозяином которого он рассчитывался заранее – своими работами.

«Зато, – продолжил Бенаму, – когда я ему что-нибудь продавал, он никогда не торговался и всегда платил наличными. У него в кармане всегда лежала пачка стодолларовых купюр. Он обожал это».

В Париже не только Уорхол приобретал красивую мебель в стиле art déco, это было страстью многих городских старьевщиков, у которых он скупал «тонны разных вещей». «Однажды, – рассказывает Бенаму, – мы отыскали вибромассажер 1940 или 1950 года с рисунками, сделанными на корпусе, которые объясняли, как нужно массировать кожу головы. В этом был весь Уорхол! “Может быть, вы не знаете, – говорил он со смехом, – но я слышал, что женщины обожают вибромассажеры”».

Немного по-другому было с Пьером Арманом. Они всегда встречались в аукционных залах, реже на блошиных рынках или у старьевщиков. Именно Арман был портретистом Уорхола, а не наоборот. Таким образом он ответил на подношение Уорхола. Обмен своими работами часто происходит между художниками, уважающими друг друга, между художниками-друзьями. Но были ли друзьями Арман и Уорхол? Они были хорошими знакомыми и ценили друг друга. Жена Армана Корис часто захаживала в кафе Studio 54. Сам Арман питал такую же, как Уорхол, страсть к коллекционированию и собирательству, но удовлетворяли они ее по-разному. Когда Арман хотел купить что-то для своего собрания, он действовал как профессионал: перепродав купленный ранее экземпляр, он мог приобрести более ценную вещь. «Уорхол был забавным чудаком, – говорил он, – потому что весь день напролет он покупал все, на что упадет взгляд. У него была та же “болезнь”, что и у меня, только он в ней ничего не смыслил, а если и смыслил, то совсем чуть-чуть. Он сам мне в этом признался, когда я в очередной раз гостил у него в Нью-Йорке, в его квартире на берегу Гудзона… Благодаря помощи мадам Соннабенд ему удалось приобрести несколько милых вещиц 1920–1930-х годов. В этой области она была настоящим экспертом… Ее и Энди частенько видели у Sotheby’s на продажах или выставках. Она очень любила ювелирные украшения. Я хорошо разбирался в камнях. Мой отец был блестящим знатоком этих изделий, а я действительно знал толк в бриллиантах. На предварительных выставках, перед аукционами, он указывал мне на некоторые экспонаты и спрашивал: “А вот этот?” Я ему объяснял: этот камень большой, но это не значит, что он хороший, в нем нет жизни, внутри слишком много дефектов, он недостаточно прозрачен. Лучше купить поменьше, тот – рядом. Он высокого качества, сразу видно, но он всегда покупал тот, который больше… поэтому когда уже после смерти продавали его коллекции, то выручка от драгоценностей оказалась далеко не впечатляющей… Он всегда хотел делать хороший бизнес. Я ему показывал, что сделки, какие он считал выгодными, вовсе таковыми