Уорхол - Мишель Нюридсани

маленькими розовыми облачками и амурами?!

Можно сколько угодно удивляться, наблюдая, как те же самые общепризнанные знатоки творчества Уорхола отзываются о нем как о «придворном портретисте», наперебой перечисляя написанные им «светские портреты». Возможно, стоит задуматься над способом, «пользуясь» которым близкое окружение художника поняло его новое увлечение. Самые близкие, вероятно испытав шок от некоторых его новых приемов, все-таки попали под его влияние…

Уорхол кормил публику одним и тем же? Ну и что! Он никогда не раболепствует. Кто-то забыл, что в портретах Уорхола образ значит гораздо больше, чем содержание. Большинство его портретов – двойные, а это противоречит общепринятой манере, с точки зрения единственного и цельного взгляда художника, на которой основана бо́льшая часть западного иконографического искусства, начиная с Ренессанса?

Взгляните, к примеру, на двойной портрет Долли Партон[629], актрисы и медиазвезды, яркой блондинки с кудрявыми локонами, такой сияющей. Кто она, на самом деле, как не объект, который манипулирует обществом, благодаря могуществу зрелищной индустрии? А для Уорхола она – средство для его экспериментов с цветовыми комбинациями. И в одном, и в другом случае индивидуальность с портрета исчезла. Это по-светски?

Должен ли художник немного схитрить, чтобы заставить общество проглотить эту пилюлю?

Знаменитые

Всегда и во всем у Уорхола была собственная, неизменная система, из нее вышел и его гений, и затем кинематографические идеи. В основе системы лежали хорошо продуманные провокационные ходы, которые только добавляли блеска его личности, рождали самые невероятные слухи, накаляли вокруг него сплетни, независимо от того, участвовал он сам в их возникновении или молчал.

В 1979 году музей Whitney показал выставку портретов, написанных художником. Это собрание знаменитостей оказалось настолько блестящим, что удостоилось чести появиться на страницах журнала Vogue. Разумеется, все тут же подумали о Сэсиле Битоне и сделали вывод, что Уорхол бесповоротно перешел в лагерь придворных художников и светских портретистов. Что он эксплуатирует свое имя. Что его работы покупаются из жалости. Что он вертится в прихожих самых богатых людей, изо всех сил стараясь продвинуться дальше. Что, изменив авангардизму, к которому примыкал с начала 1960-х годов, он опустился до одного из худших помпезных стилей, рожденного XIX веком. Что, избежав-таки смерти после покушения Валери Соланас, он так и не вернулся к жизни.

Можно сколько угодно повторять эти и еще худшие предположения. К тому же он так часто действовал во вред себе. Может, он уже утратил свой звездный статус, превратившись в потрепанного жизнью человека, от всего отвернувшегося, готового на все?! Или его обвиняют во всех грехах?

В интервью с Труменом Капоте в январском номере 1978 года журнала Interview приведены его слова: «У меня нет никакого желания жить вечно, а у вас?» Не он ли в задушевном разговоре с Дэвидом Бурдоном признался, что жалеет о том, что тогда, в 1968 году, не умер, «чтобы покончить с этим раз и навсегда».

Еще более тревожное свидетельство о состоянии его духа находим в книге «Моя философия от А до Б», где он раскрывает в целом свою систему, во многих аспектах схожую с тактикой ведения дел художниками эпохи Ренессанса и барокко: «Все то время, что я находился в больнице, моя “команда” продолжала заниматься делами, и тогда я понял, что являюсь владельцем кинематического предприятия, потому что оно функционировало без моего участия. Это открытие мне пришлось очень по душе, потому что к тому времени уже решил, что “бизнес” – это бессмертное искусство. Бизнес – это этап, который следует за искусством. Я начинал как коммерческий художник, а хочу завершить карьеру в качестве художника в бизнесе. Перестав заниматься тем, что называют “искусством” (или подразумевают под этим словом), я с головой ушел в искусство бизнеса. Я хочу быть бизнесменом искусства, или “бизнес-художником”. Успешно вести дела – это самое прекрасное искусство. В эпоху хиппи люди презирали саму идею бизнеса, они говорили: “Деньги – это яд”. Но делать деньги – это искусство, работать – это искусство, а успешный бизнес – самое прекрасное из искусств».

Он устремился в бизнес-искусство с каким-то извращенным ликованием, но это было коммерческое искусство по-уорхоловски, с клоунадой, через край.

Ни на йоту не отступая от своей системы, Уорхол балансировал на тонком канате, но, как всегда, дергал и трепал его в разные стороны, пока тот не порвался. Он кидался делать все: фотографировал, рисовал, создавал шелкографии, и если ему высказывали самое незначительное замечание, тут же бросался поправлять, начинал все сначала… Словом, он вел себя, как во времена своей юности, когда пробовал свои силы в рекламе. Энди погружался на самое дно. Дело доходило до очень нелицеприятных поступков. «Я занимаюсь грязным делом, – говорил Вор, персонаж из кинофильма Джорджа Дарьена[630], – это точно. Но у меня есть оправдание: я его выполняю очень скверно».

У Уорхола странным образом искусство вступает в противоборство с его же собственными убеждениями.

Тьерри де Дюв[631] в каталоге к брюссельской выставке под названием «Здесь», где экспонировался двойной портрет Долли Партон, написал, что, несмотря на все сложившиеся обстоятельства, в которых частично повинен был он сам, Уорхол является «самым выдающимся портретистом, появившимся за все время существования общества шоу-бизнеса», и он прав.

Как же работал этот портретист? Сначала он фотографировал свою модель, на что уходило целых полдня. В первое время он делал фотографии с помощью аппарата Photomaton, потом – Instamatic или Leica, а уже в самом конце – Polaroid. Далее, в течение получаса он занимался исключительно прорисовкой фона для каждого портрета: прокрашивал грубыми мазками, наотмашь, и, как ни странно, очень часто именно эта «неряшливость» оказывалась наиболее уместной: «Я стараюсь придать картине стиль. Я рисую вручную, если хотите знать. Когда занимаюсь портретами, я их прорисовываю наполовину, чтобы придать им стиль. Так работать намного приятнее и быстрее. И размашистые мазки тоже ускоряют работу, совсем не то, если кропотливо прорисовывать все детали», – признавался он в своей грубоватой манере, со скрытым юмором и нарочитым цинизмом, в интервью с Филлис Тачмэн, вышедшем в майском номере 1974 года журнала Artnews под названием «Поп! Интервью с Энди Уорхолом».

Оптимизируя, по обыкновению, свое рабочее время и сам рабочий процесс, Уорхол в основном использовал светлый, телесный цвет для фона женских портретов и густой бронзовый – для портретов мужчин. Он закрашивал губы ярко-красным, а веки оттенял мягкими, нежными цветами. Он мог усилить эффект, появлявшийся от фотовспышки, чтобы отвлечь внимание от несовершенств внешности, морщин, переводя изображение в двухмерную плоскость, когда лицо кажется нарисованным