КОШМАР : МОМЕНТАЛЬНЫЕ СНИМКИ - Брэд Брекк

Я не понимал, что с ней такое случилось. Ведь меня не было пять лет, и делал я всё вроде правильно…

И вдруг я почувствовал мощь Мэрилу. Она налилась силой. Дyхи дома стали теснить меня, мучить, терзать и выворачивать наизнанку. Ничего подобного со мной раньше не было. Это был натиск, очень мощный натиск. Я растерялся. Дом был её берлогой, а спальня – гнездом, где она становилась особенно могущественной. Испуганный до глубины души, я ушёл из спальни на диван. Отхлебнул лекарства от кашля на спирту, лишь бы уснуть. Но уснуть не получилось. И я не спал пять дней. У меня начались галлюцинации. Чем дольше я оставался в доме, тем хуже мне становилось. Я не мог двигаться. Не хватало энергии. Я не мог ничем заниматься. Я быстро терялся. Противопоставить этому я не мог ничего. Не знал, как. Силы иссякали. Что-то меня сковывало. Я чувствовал, как оно высасывает мою внутреннюю силу. Всякий раз, когда я смотрел на Мэрилу, меня охватывал страх, отвращение и ненависть. Словно рядом со мной жила змея. Даже глаза её были как у змеи. Я видел, как в ней росло зло. Она становилась ещё порочнее. Ещё более одержимой. Я разрывался на куски и не знал, почему. Мне лишь хотелось побыстрей убраться и как можно дальше. Вообще-то я хотел побыть с детьми – такова была главная причина моего приезда. Но когда я понял, что моё положение становится драматичнее день ото дня, я решил, что больше оставаться нельзя и что я ничем не могу помочь моим детям. Я понял, что мне просто пора выметаться, ибо это чудище – что бы оно ни было – пожирало мою душу и забирало себе мои силы.

Я не слабый человек. Я могу встретить с открытым лицом всё что угодно. За исключением одного…

Дьявола…

Я тогда полностью уверился в том, что она одержима и что моя душа в опасности. Поэтому я сбежал. Это единственное разумное решение, которое можно было принять, находясь под влияние зла. Я прыгнул в машину и умчался без оглядки. Когда я выруливал из Фэрфилда на шоссе, пошёл дождь, и я включил дворники; вдруг они превратились в зелёные лапы варана с длинными крепкими когтями и начали скрести по лобовому стеклу, пытаясь добраться до меня. Я вскрикнул и свернул с дороги – лапы исчезли. Я вернулся на шоссе и увидел, как впереди огненным шаром взорвался грузовик и, кувыркаясь, свалился в овраг. Я ударил по тормозам и остановился, но, глянув вниз, не нашёл ничего. Я снова поехал. Я был так перепуган, что мчался без остановок до самого Калгари.

Глюки ли от бессонницы? Или проделки чёрта?

Я не знал.

Мне страшно не нравилось, что я бросил детей, но я был в панике. Я чувствовал, что если останусь, мне не жить. Против такой силы у меня не было защиты. Я не мог противостоять ей. И она полностью сконцентрировалась в Мэрилу.

В мае 79-го я вернулся в Фэрфид, чтобы забрать брошенные осенью вещи. Предварительно я написал Мэрилу, что еду за вещами. Но едва я ступил на порог, всё повторилось. Она стала истерично орать, рыча и лязгая зубами, и я понял, что попал в гадючье гнездо. Опять какая-то сила навалилась на меня. Во мне проснулась злость. Я готов был убить Мэрилу на месте. Это нечто в ней было таким отвратительным, что я готов был душить его голыми руками. Но я был совершенно сбит с толку – и просто вышел. Я остановился в мотеле в трёх кварталах, но мне понадобилось полтора часа, чтобы до него дойти. Так я был ошарашен. До меня так и не дошло, что случилось. Меня пошатывало.

Для порочных людей характерно называть порочными других. Не умея признать собственное несовершенство, они заявляют, что в их изъянах виноваты другие. И если потребуется, они растопчут во имя праведности. Но если мы взваливаем вину за пороки на других, то сами можем быть признаны порочными, ибо моральное суждение есть порок. Нельзя полностью избежать подобных суждений. Мы должны их делать. Надо только хорошенько подумать, как их должно делать. Потому что мы не можем вести добропорядочную жизнь и не делать моральных суждений.

Я творил дурные дела во Вьетнаме. И я творил дурные дела по возвращении на родину. Но я осознавал порочность моих дел. Моё сознание не умерло. Оно просто оцепенело во время войны. А когда я пришёл домой и сознание оттаяло, я увидел зло и признался в нём и себе, и Богу, и другому человеку – священнику в "Хартвью", когда я попал туда в пятый раз.

Пятый курс терапии в АА заключается в том, что мы "признаёмся Господу, себе и ближним в истинной природе наших проступков".

Я творил дурные дела, но я не был дурным человеком. Я был простым грешником, "святым с тысячей трагических недостатков", как я говорил парням из моей группы в АА.

Когда мы противостоим злу, всегда существует элемент риска, потому что велика вероятность самим стать порочными. Много раз я хотел убить Мэрилу. Но не убил. Я знал, что, убив порочного человека, я сам стану порочным. Если я попытаюсь разрушить зло, то кончу разрушением самого себя духовно, если не физически. И в процессе разрушения можно причинить боль невинным людям, например, моим сыновьям. Ибо не имеет значения, что она из себя представляет, – она всё-таки мать моих мальчиков, и мне не следует забывать об этом. Зло нельзя победить разрушением. Его можно победить только любовью. И когда в мире будет достаточно любви, зло исчезнет : может быть, перелетит на другую планету.

Однако навсегда останется вероятность его возвращения. Безрассудный акт насилия и зла может снова вернуть нас на путь, ведущий в ад, как один глоток может толкнуть алкаша на дорогу зла и полного разрушения.

Но первейшая наша задача – самоочищение, до той поры, когда мы сможем возлюбить своих врагов – даже наиболее злобных из них, ибо, несмотря на видимость душевного здоровья, они самые ненормальные.

Зло, казалось, росло в Мэрилу год от года. Когда это кончится? Как это сказалось на моих детях?

Оно занесло Криса, моего старшего сына, в Кетчикан, на Аляску, только бы подальше от неё. А вскоре после этого оно заставило Тину, которой было уже 26 лет, совершить самоубийство. Как отразился этот кровосмесительный пакт со злом на других моих мальчиках, Эрике и Брайане, которые удрали от неё и, затерявшись в цитадели Сиэтла, на какое-то время предались культу наркоты?

Не знаю. Вот уже 28 лет я сам не пью. Но все эти годы мои мальчики сталкиваются с проблемами алкоголя и наркотиков.

Я пробовал с ними разговаривать, но понимаю, что они сами должны сделать свой выбор. Они должны остановиться ради самих себя, а не ради меня или какого-нибудь дяди. Я же могу только оставаться трезвым, вести добропорядочную жизнь по программным принципам АА, и, может быть, когда-нибудь они обретут свой путь. Вот всё, что в моих силах. Мне надо их только отпустить и надеяться, что, достигнув дна, они вынырнут назад и вернутся к душевному равновесию. Это трудно, ибо, когда падаешь на дно, зависаешь как бы между небом и землёй, между жизнью и смертью. Ты отдаляешься от Бога и в то же время – вот ведь парадокс – становишься ближе к Богу. И ты должен решать, хочешь ли ты жить или умереть. И если выбираешь смерть, то однажды умрёшь. Если выбираешь жизнь, весь мир тебя поддержит, но, прежде всего, ты должен помочь себе сам.

Я ни секунды не сомневаюсь в существовании Сатаны. Одержимость обычно наступает в детстве, и она не случайна. Это медленный, постепенный процесс, при котором человек многократно по тем или иным причинам уступает. Чаще всего причиной является одиночество, страшное одиночество, и жертва принимает Сатану за воображаемого друга, а тот исподволь приникает в человека, укореняется в нём и с дьявольским умением и хитростью завладевает жизнью и личностью человека.

Таким ребёнком была Мэрилу. Она росла одна, без подруг. Удочерившая её женщина не смогла стать хорошей матерью. Она использовала Мэрилу для своих неосуществимых целей, вместо того чтобы быть мамой и удовлетворять нужды ребёнка. Мать не была одержима, но была злобна и обращалась с Мэрилу так же, как впоследствии обращалась со своей внучкой Тиной…

Как будто Мэрилу была не живым человеком, а куклой, игрушкой, продолжением "я" матери. И они обе получали огромное удовольствие, видя чужие страдания.

Мы знаем, что в семьях обитает зло. Иногда сами дети становятся злом, чтобы противостоять порочным родителям.

Мэрилу Федота родилась под именем Кора Доротея Дэвис 9-го апреля 1945-го года в Чикаго у бедных иммигрантов – ирландца и итальянки, которые сразу после рождения отдали её на удочерение.

Всю жизнь этот факт причинял Мэрилу нестерпимую боль : она не понимала, почему родная мать отказалась от неё. Она не знала, кто была её мать, откуда приехала и почему решилась на отказ. Она чувствовала, что если мать отдала её в чужие руки, значит, что-то ущербное было в ней самой.

Она росла в жестокой итальянской семье и с юных лет была переполнена злостью и ненавистью. Не получая ни любви, ни должного внимания, она вбила себе в голову, что сама плоха, и уверовала в то, что любить её нельзя. Она создала себе далёкий от действительности собственный отрицательный образ. Расстраиваясь, она выдавливала глаза и царапала лицо ногтями. Она чувствовала, что в ней сидит зло, и таким образом пыталась от него избавиться.