И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата - Сборник статей

28 Поселянин Е. Мысли и впечатления. Тютчев // Московские ведомости. 1903. 24 ноября. № 322. С. 2; 25 ноября. № 323. С. 2.

29 S.S. Ф.И. Тютчев. 23 ноября 1803 г. – 23 ноября 1903 г. К столетию со дня его рождения // Знамя. 1903.23 ноября. № 252. С. 2.

30 Московские Ведомости. 1903. 25 ноября. № 323. С. 2.

31 Столетие со дня рождения Ф.И. Тютчева // Петербургский листок. 1903. 23 ноября. № 322. С. 2.

32 См. о нем статью М.М. Якушкиной и С.В. Махонина: Русские писатели: Биографический словарь. М., 1992. Т. 2. С. 184–185.

33 Нижегородский листок. 1903. 27 декабря. № 354. С. 2–3.

34 См.: Северные цветы: Третий альманах книгоиздательства «Скорпион». М., 1903. С. 1, 182–191.

35 Новый путь. 1903. Ноябрь. С. 1–31.

36 Там же. С. 16, 20.

37 См.: Тиханчева Е.П. В.Я. Брюсов о Тютчеве // Брюсовские чтения 1963 года. Ереван, 1964. С. 227–254; Тиханчева Е.П. Брюсов о русских поэтах XIX века. Ереван, 1973-С. 5-45.

38 Русский архив. 1903. Кн. III. № и. С. 481–498; № 12. С. 641–652.

39 Динесман Т.Г. Предисловие // Летопись жизни и творчества Ф.И. Тютчева. М., 1999. Кн. i: 1803–1844. С. 7.

Геннадий Обатнин

«Вычуры»

История рецепции поэзии В.Г. Бенедиктова, как история любой рецепции, организуется несколькими общими местами. Одно из них – популярность молодого поэта сразу после первого сборника 1835 года на фоне падающей популярности Пушкина и возникшая отсюда вечная парность этих двух имен с затесавшимся между ними Белинским, который восстанавливает истинное положение дел. Другая постоянная тема, появившаяся в XX веке, – Бенедиктов как предшественник поэзии русских символистов – разработана гораздо меньше.

В критике зрелого символизма некоторый интерес к поэзии Бенедиктова находим в статье Федора Сологуба «Демоны поэтов» (1907). К его эстетике, в центре которой намертво помещается идея «дульцинируемого» данного мира или, другими словами, его «лирического забвения», Бенедиктов с его «красивостью» и «звучностью» как будто весьма подходит. Мнения Белинского Сологуб относил к извечно свойственной русской критике задаче «охуления <так!> литературных слав»: «Читаю статью Белинского, искреннейшего из русских критиков, о поэзии гениального Баратынского. Какая тупость! Какое чистосердечное нежелание понять!»1 Имя Бенедиктова появляется далее, во второй части статьи под названием «Старый черт Савельич», и по смежности с Баратынским, снова названным «гениальным», вовлекая тем самым и тень Белинского, который не смог разглядеть достоинств обоих поэтов. Говоря об отношении Пушкина к своим современникам, Сологуб пишет: «Холоден он был только к двум: к гениальному Баратынскому, и к Бенедиктову, литературному предшественнику одного из самых известных современных поэтов»2. После этого интригующего заявления в статье нарастает словоупотребление, характерное для Вячеслава Иванова и появляются его узнаваемые темы. Лирический поэт, по мысли Сологуба, говоря «нет данному миру», потом всегда говорит ему «да»: «Но вот поэт говорит миру да, которое для здешнего мира всегда претворяется в ироническое. И хочет поэт хвалить здешний мир. Не льстит, а слагает правый дифирамб <…>. Но слагает дифирамбы, – изнемогая под бременем невольной иронии, хвалит»3.

Статья Сологуба в обеих своих частях (опубликованных соответственно в седьмом и двенадцатом номерах «Перевала» за 1907 год) погружена в темы, волновавшие модернистов в 1907–1908 годах. Например, сосредоточение на Иронии, появляющейся в конце первой части и открывающей вторую («Великая поэзия неизбежно представляет сочетание лирических и иронических моментов»4), невольно напоминает одноименную статью Блока, которая через год тревожно откликалась на апологию иронии у Сологуба. Поэтому и само соображение Сологуба о Бенедиктове как предшественнике современной поэзии, судя по всему, диагностировало настроение момента. На это отреагировал такой чуткий к конъюнктуре человек, как Ю. Айхенвальд, прямо написавший в очерке о Бенедиктове: «Бенедиктов, вокруг имени которого давно уже образовалась атмосфера насмешки и пренебрежения, как раз в последнее время встретил себе признание и оценку со стороны поэтов новой школы. Так, Федор Сологуб считает его предшественником одного из выдающихся наших модернистов (есть все основания думать, что автор имеет в виду Бальмонта, с которым Бенедиктова роднит необычайная звучность стиха, фонетическая законченность и какой-то малиновый звон искрометной рифмы»)»5. Далее автор нашел две (сомнительные, на наш взгляд) аллюзии на Бенедиктова у самого Сологуба на уровне словоупотребления. Несмотря на сдержанную оценку Бенедиктова («поэт-изобретатель, поэт-механик, выдумщик», «поверхностный, непривередливый, неразборчивый», «Молчалин нашей поэзии»6), Айхенвальд все-таки признал за ним «живое чувство языка» и был готов даже его оправдать. Повторяя словечко Белинского из рецензии на первый сборник поэта7, он заметил, что Бенедиктов «в разных вычурах своих <… > искал убежища от собственной прозаичности»8. Гораздо более беспощадно оценивал поэзию Бенедиктова Б. Садовской. В его статье (1909) были собраны все цитаты из мемуаров и критики, что до сих пор составляют корпус отрицательных отзывов о поэте: и ссылка на мемуары И. Панаева с репликой Пушкина, и фрагмент из воспоминаний Фета с пересказом мнения приказчика книжной лавки, поставившего Бенедиктова выше Пушкина, и, наконец, отклик Белинского9. Приговор Садовского суров: «Вообразим себе Чичикова, пишущего стихи, – и мы будем иметь приблизительное понятие о поэте Бенедиктове <…>. Нынешний беспристрастный исследователь Бенедиктова будет поражен прежде всего беспредметностью и бездушностью его поэзии <…>. Тайнами языка Бенедиктов не владел совершенно ни как поэт, ни как филолог <…>. Бенедиктов как поэт умер навеки <…>. Будущим поколениям Бенедиктов просто не нужен..»10

Такая страстность может быть понята лишь на фоне общей оправдательной тенденции в оценке Бенедиктова, и, действительно, мнения Сологуба разделялись некоторыми писателями. Укажем в этой связи хотя бы на статью Льва Зилова «Бенедиктов и бенедиктовщина», в которой он отдельно останавливался на связи Бенедиктова с поэтами современности: «Словно он их прообраз – Бальмонтовская невоздержанность, убаюканная собственной мелодией, Ивановская тяжеловесность и вычурность (! – Г.О.), Брюсовская жесткость, Брюсовская эротика, Брюсовская космичность…и даже рифмы (идол-придал)». Стихотворения Бенедиктова первого тома из посмертного собрания, по мнению Зилова, поражают новизной и даже «новизной с современным оттенком»; он, как и современные поэты, был «мученик эпитета»; космические мотивы, как и эротические, «смутно предугадывают космическую поэзию современности»; с поэтами из «Весов» у этого «сорока-десятника» есть «родственная связь»11. Нет сомнения, что за этими рассуждениями молодого и непризнанного поэта стояло желание поменять литературный канон, часто прикрывающееся беспристрастной объективностью или историцистским отчуждением канона существующего. Но для наших целей важнее другое: внимание Зилова привлекло стихотворение «Горные вершины», фрагмент из которого он с удовольствием процитировал. На самом деле оно называлось «Горные выси» и входило во второй сборник стихотворений Бенедиктова (1838):

Одеты ризою тумановИ льдом заоблачной зимы,В рядах, как войско великанов,Стоят державные холмы.Привет мой вам, столпы созданья,Нерукотворная краса,Земли могучие восстанья,Побеги праха в небеса!Здесь – с грустной цепи тяготеньяЗемная масса сорвалась,И, как в порыве вдохновенья,С кипящей думой отторженьяВ отчизну молний унеслась;Рванулась выше… но открылаНемую вечность впереди:Чело от ужаса застыло,А пламя спряталось в груди:И вот – на тучах отдыхая,Висит громада вековая,Чужая долу и звездам:Она с яьтсотОна с высот, где гром рокочет,В мир дольний ринуться не хочет,Не может прянуть к небесам.

О горы – первые ступениК широкой, вольной стороне!С челом открытым, на колениПред вами пасть отрадно мне.Как праха сын, клонюсь главоюЯ к вашим каменным пятамС какой-то робостью, – а там,Как сын небес, пройду пятоюПо вашим бурным головам!12

Содержательная сторона стихотворения Вяч. Иванова «Разрыв» из его первого поэтического сборника «Кормчие звезды» (1903) оформлена двумя приемами. Один из них – развитие метафоры гор из приведенного стихотворения Бенедиктова как «побега» земли/праха к небесам:

Как в лен жреца, как в биссос белый,В свой девственный одеян снег,Незыблем он – окаменелыйЗемли от дольнего побег!

Дерзни восстать земли престолом!Крылатый напряги порыв!Верь духу – и с зеленым доломСвой белый торжествуй разрыв!13

При обращении к бенедиктовскому подтексту этого стихотворения становится ясным и ивановский «земли престол», который соотносится со «ступенями» у Бенедиктова, и генеалогия подспудной аллегории «гора – дерзкий, горячий человек». Можно сказать, что Иванов здесь повел себя как Пушкин, который тоже, если верить многократно цитировавшемуся фрагменту из воспоминаний Панаева, отметил у Бенедиктова только одно сравнение неба с опрокинутой чашей. Легко заметить, что Иванов вообще несколько сократил сюжет – его горы, в отличие от бенедиктовских, только бегут от земли, но не застывают в ужасе. Интересно, что и Зилов в упомянутой статье процитировал из «Горных высей» те же строки, что послужили претекстом для Иванова.