Песнь моряка - Кен Кизи

однако, откуда он собирается звонить, она передумала.

– Не хотите ли, миссис Кармоди, отведать со мной шампанского и шатобриана в «Крабб-Потте»?

– Что вы, мистер Кармоди, – ответила она, и голос прозвучал чересчур грубо и громко. – Я слишком боюсь испортить ваш стильный ужин.

Он отпрянул без слов, как ужаленный.

Он ушел, а она виновато прикусила язык. Сцену видели все в этой части зала, и внимание, которое вызвал ее ответ, словно прикололо ее булавкой. Через несколько минут, когда Виллимина Хардести встала и тоже вышла вслед за старым бочкообразным мошенником, Алиса прикусила язык опять, еще сильнее. На лице у нее при этом творилось, наверное, черт знает что, поскольку девушка Шула слезла со своей скамьи и подошла поближе поделиться с ней непрошеной мудростью:

– Вини луну, прощай жену.

– Что?

– Вини луну и прощай жену, ну, или мужа. Так нам говорила сестра Бедная Клэр на уроках катехизиса.

– Что может иезуитская монахиня, – зло спросила Алиса, – понимать в мужьях и женах?

Девушка пожала плечами:

– Наверное, то же, что и ваш православный священник. После каждой мессы он повторяет мне одно и то же: «Falsus in uno, falsus in omnibus»[94].

– И что это значит?

– Это значит, он думает, что я неправильно одета или невнимательно его слушаю. Не хотите поехать в Шинный город, там будут песни под гитару?

– Там неправильно одета буду я – знала бы, захватила б с собой черное шинное платье.

Когда чуть позже девушка ушла со своим новым бородатым дружком и остальными, Алиса поняла, что из-за своего проклятого упрямства и гордости упустила вторую возможность достойно сбежать.

Толпа редела, но жужжание речей не кончалось. И если Алиса представляла саму себя приколотой булавкой, то можно вообразить, что чувствовал сейчас Саллас. Когда Уэйн Альтенхоффен стал зачитывать свою едкую передовицу из сверстанного на коленках «Маяка», Алиса поискала глазами красное лицо Айка, и оказалось, что на нижних ступенях у сцены его уже нет. Он застрял там сразу после своей речи, как человек, который провалился в трясину и боится сделать лишнее движение, чтобы его не засосало еще глубже; теперь же его не было видно нигде в зале. Должно быть, прополз мимо нее на животе, бедняга. Она чувствовала некое сардоническое удовольствие от мысли, что они попали в схожее затруднение. Сейчас растворилась даже эта странная радость. Убедившись, что Айка точно нигде нет, Алиса сползла с огнетушителя, прошла на цыпочках по запруженному крыльцу и спустилась по ступенькам, натянув на лицо маску безучастного презрения.

В уединении своего кабинета над прачечной она сбросила маску и принялась рассматривать себя со всей серьезностью. Какая же лицемерная дрянь обнаружилась под этим резным бесстрастием! Что за мерзкая клоунада! Как можно быть тупой марионеткой в кривых руках общественного мнения ее родного города? Ей было плевать на мнение Сан-Франциско, притом что расфуфыренные гусыни, с которыми она водила там знакомство, относились к ней куда критичнее; и ей было плевать на мнение уютного тупичка в Ла-Хойе. Только здесь, в этом культурном отстойнике! Она обращалась с Кармоди как последняя хамка, устроила дурацкое шоу, хотя по-честному нисколько не сердилась на старого повесу. Она даже не поговорила с ним по-человечески об этой большой блондинке. Виллимина Хардести была такой же разрушительницей их семьи, как Майкл Кармоди – неверным мужем. Мистеру и миссис Кармоди досталось нетипичное и лучшее, чем у многих пар, партнерство в основном потому, что они с самого первого рукопожатия понимали: их брак основан на практической необходимости и бюрократической выгоде, все остальное – подливка. Дела шли хорошо, эксцессы сходили на нет. Кармоди перестал швыряться покерными деньгами, когда на него наваливалась тоска одиночества; Алиса бросила вливать ежевечерние порции алкоголя в топку своего гнева. Жизнь и стиль обоих смягчились, что с удовлетворением отметил город, и особенно это касалось Атвязного Алеута Алисы. И вот пожалуйста… пожалуйста: все тот же выпускной парад, и ты скромно шагаешь за городским оркестром.

– К черту, – посыл относился и к ней самой, и к оркестру. – Мне надо выпить, и плевать на отвязность. Лучше сойти с ума, чем ходить на цыпочках, как заморыш.

Текила была давно допита, как и остатки медовухи Старого Норвежца. Была еще бутылка, найденная на этой неделе в прачечной, – забытая каким-то пустоголовым пра «Бешеная собака». Алисин организм не выносил этого дешевого портвейна даже во времена самых тяжелых запоев. Нужно же где-то проводить черту. Но «Херки» закрыт, впереди трудная ночь, а в шторм сгодится любой дешевый порт.

Перед первыми глотками она зажмурилась, словно надеясь таким способом отключить вкус. Наконец в голове загудело, она поставила бутылку обратно на полку со стиральными порошками и вернулась наверх. Скинула туфли и стащила с себя наряд, больше подходящий для деревенских танцев, чем для городского собрания. Он состоял из верха в красно-белую клетку, как на старомодной скатерти, и пышной плотной юбочки, из-под которой торчали во все стороны мириады рюшей и оборок. Алиса раскопала этот костюм в Кетчикане, на благотворительной распродаже фонда «Пионер», шутки ради; она надела его на собрание как вызов.

После душа она влезла в широкие теплые штаны и завернулась в старую рубашку Кармоди из клетчатой фланели. Рубашка махрилась у манжет, от оставшихся пуговиц не было толку из-за растянутых петель, зато с лихвой хватало объема, с учетом пуза Кармоди. Обе полы оборачивались больше чем до половины вокруг Алисиной тонкой талии.

Она открыла «Гейторид»[95], села, скрестив ноги, на матрас и прислонилась к стене так, чтобы над согнутыми коленями видна была книжная полка. На этих полках у нее жили старые знакомые, надежные друзья, уже проведшие вместе с ней немало трудных ночей. Отвязная Зора Нил Хёрстон[96] лучше всех помогала в первые ночи после того, как Алиса бросила крепкое. А Юдора Уэлти[97] с ее отличным слухом и ясным веселым взглядом была отличным спутником для перехода через любую черную полосу. Но для этой ночи нужно что-то более классическое. Более вечное. Она выбрала «Елену в Египте» Хильды Дулитл[98]. После нескольких страниц холодных, как ледяная стружка, стихов об античных забавах Елены и Ахилла Алисе стало не хватать уюта, и она сходила вниз за Чмошкой. Еще через несколько страниц, убедившись, что ни теплый щен, ни холодная поэзия на нее не действуют, она опять отправилась вниз, теперь за «Бешеной собакой».

Она читала, пила и гладила спящую собачью голову примерно час, пока не услыхала, как во двор заезжает машина. Должно быть, кто-то из команды Шулиных поклонников привез девушку домой. Придя в себя после увлечения Айзеком Салласом, эскимосская девушка выступила с отличным дебютом на молодежной сцене Куинака. На