Политический порядок в меняющихся обществах - Сэмюэл Хантингтон

Все эти выборы имели две общие черты. Первая — существенное различие между городским и сельским голосованием: партии и кандидаты, популярные в сельской местности, слабы в городах, и наоборот. Вторая — партии, которые сильны в деревне, обычно контролировали правительство, и порядок, который они поддерживали, характеризовался большой степенью политической стабильности. Там, где ни одна партия не имела явной опоры в деревне, результатом была та или иная форма нестабильности. Иногда правительства, базирующиеся на сельской поддержке, свергались городскими революциями, но обычно правительства, сильные в деревне, способны устоять против постоянной оппозиции со стороны города, если и не исключить, и не снизить риск такой оппозиции. Даже в таких странах, где нет четкого партийного различия между городом и деревней, городская оппозиция находит свои формы проявления. В Ливане, например, «многие районы центра Бейрута пренебрегают выборной политикой и даже презирают ее. Легитимность электоральной системы, по-видимому, сильнее в сельской местности, где эта система довольно хорошо соответствует традиционным формам организации… Похоже на то, что простой народ деревни лучше интегрирован в политическую систему, чем столичный электорат, политические возможности которого широки, многообразны и неопределенны»34.

В других странах, где выборный процесс не имеет для населения большого смысла, контраст между сельской поддержкой правительства и городской оппозицией тем не менее находит свои пути для того, чтобы проявиться. Так, например, обстоит дело в течение уже долгого времени в Иране: оппозиция режиму концентрируется в Тегеране, и его (режима) продолжающееся существование базируется на признании со стороны деревни. Даже в Южном Вьетнаме президент Дьем получил только 48% голосов в Сайгоне, при том что в сельской местности его преимущество было подавляющим. «Какой африканский президент, — вопрошал Ахмед Бен Белла[71] в июне 1965 г., — имеет поддержку большинства в собственной столице?»35 То, что произошло несколькими неделями позже, показало, что он не был из их числа.

Политический разрыв между городом и деревней может быть устранен революционерами или военной элитой, сознательно апеллирующей к деревне и ее организующей. Однако вовлечение сельских масс может быть и результатом деятельности партий и партийной системы, будь то в контексте борьбы националистической партии против колониального господства или в контексте борьбы двух или более партий за поддержку со стороны крестьян.

Мобилизация деревни в рамках националистического движения

В националистическом контексте стимулом к мобилизации сельского населения служит стремление интеллектуальных лидеров движения обеспечить поддержку их борьбы против колониальных режимов в сельских районах. Происходило это редко, потому что националисты не всегда были способны мобилизовать крестьян на достижение своих целей, да это им и не требовалось. В Китае и Вьетнаме коммунистические партии воспользовались ограниченностью и колебаниями националистов и втянули крестьян в свою политику, объединявшую националистические цели с революционными.

Два наиболее ярких примера, когда широкая мобилизация сельского населения происходила именно в контексте борьбы за национальную независимость, — Индия и Тунис. В Индии радикальное изменение националистического движения произошло в начале 1920-х г., когда относительно узкий круг интеллектуальных лидеров, принадлежавших к традиционному высшему классу, но по-английски образованных и совершенно западных по культуре, развернул широкое народное движение, поддержанное средним классом и жителями небольших городов. Лидером этого движения был, как известно, Ганди, который перевел националистический призыв на язык более традиционный и более понятный широкой местной аудитории. Говоря словами Рудольфов, «народный национализм является творением Ганди. Это он трансформировал довольно робкий и разрозненный национализм предшествовавших 1920-м лет, расширил его классовую базу и изменил идеологическое содержание». До Ганди националисты были «продуктом новой образовательной системы, представителями одетого в брюки и говорящего на английском верхнего слоя среднего класса. По большей части они принадлежали к высшим кастам и новым профессиям». Их ценности были «по сути те же, что и ценности британского среднего класса тех времен… и обращались они к городу, а не к деревне, к образованным, а не к безграмотным. Деревню они игнорировали, как и она их». После 1920 г. лидерство Ганди радикально изменило характер явления. Былые лидеры западного типа «уступили место лидерам, принадлежавшим более традиционной культуре, происходившим часто из более низких каст». У них не было «большого, а то и никакого западного образования», они ценили старые обычаи и «скептически воспринимали модернистские призывы… Призыв Ганди, его язык, стиль и методы вдохнули в национализм новый дух, дух, который апеллировал к тем, кто был еще погружен в традиционную культуру». Индийский национализм превратился в «народное, традиционно окрашенное движение»36.

Примерно та же эволюция произошла в Тунисе. Переход от либерального к народному национализму не мог быть здесь осуществлен в рамках первой большой националистической организации. Того же рода привлечение народных масс, что в Индии было связано с именем Ганди, произошло здесь в начале 1930-х гг., когда вместо партии Дестур возникла Нео-Дестур. Основатели Нео-Дестур пошли к массам и организовали их. Как и в Индии, здесь были использованы новые источники лидерства. В отличие от старого Дестура Нео-Дестур рекрутировала своих активистов и сторонников в малых городах и деревнях. «Хотя некоторые из сыновей „тунисских балди“ (старые семьи) присоединились к Нео-Дестур, большая часть ее лидеров была из афаки (изгоев), а ее самыми надежным передовым отрядом были крестьяне и тунисский плебс»37.

В тех многочисленных случаях, когда подъем деревни происходит до национального освобождения и не под националистическими лозунгами, националистические силы, приходящие к власти с обретением страной независимости, представляют городское движение и черпают своих активистов из среднего и высшего классов. Между этой городской образованной политической элитой и традиционными лидерами, как и в целом массами той глубинки, на управление которой эта элита претендует, может существовать глубокая пропасть. В некоторых отношениях те, кто приходит к власти после освобождения, могут быть почти так же далеки от основной массы населения, как имперская элита, которую они сменили. Об обществе, освободившемся от империалистического господства, говорят, что оно стало независимым. На самом деле, однако, это не общество становится независимым, а лишь некоторые его члены. Независимость по-разному сказывается на различных социальных группах, и чем раньше достигается независимость в политической мобилизации, тем глубже разница между группами в отношении того, что им приносит национальное освобождение. Во избежание этого политика имперских властей может быть сознательно направлена на то, чтобы минимизировать силу тех национальных групп, которым предстоит унаследовать власть. Согласно ставшему классическим заявлению Лугарда, «главнейший принцип британской колониальной политики — следить за тем, чтобы местное население не оказалось подчинено ни воле узких европейских групп, ни узким местным образованным и европеизированным меньшинствам, не имеющим с этим населением ничего общего и часто руководимого прямо противоположными интересами»38. Однако, когда приходит независимость, это — независимость для «узких местных образованных и европеизированных меньшинств». Риторика национализма и суверенитета — прозрачное прикрытие перехода власти от чуждой народу иностранной олигархии к чуждой же местной.

В таких обстоятельствах у националистической элиты немного шансов надолго остаться у власти. Занимая господствующее положение, она не слишком заинтересована в дополнительной народной поддержке для достижения новых целей. Она достигла своих целей. Однако ее положение шатко. Низкий уровень силы политической системы в целом служит предпосылкой ее свержения какой-то группой, которая либо располагает более решительными и убедительными формами давления, либо способна расширить силу системы и мобилизовать в политику новые группы. В случае выборов в политической системе, возникшей в результате завоевания той или иной страной независимости, вестернизованная националистическая элита с большой вероятностью свергается более популистскими и традиционными силами. Если выборы не допускаются, элиту свергают военные. Националистические лидеры, которые не мобилизовали народной поддержки перед тем, как завоевать независимость, недолго остаются у власти после ее завоевания. Если им не удается вступить в союз с одной из этих двух сил против другой, их сбрасывают либо разъяренные полковники, либо разъяренные граждане.