Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

меня не заметит.»

Марчин поднял голову и посмотрел сквозь кусты прямо на меня.

«Пожалуйста, пусть он меня не заметит.»

А что мне ещё оставалось, кроме как повторять это?

«Пожалуйста, пусть он меня не заметит.»

Мертвец отодвинул рукой ветки. Его взгляд скользнул по мне и ушёл: Марчин разглядывал теперь, озадаченно хмурясь, деревья и землю вокруг меня. Потом он оставил в покое куст и медленно пошёл дальше. Он меня не заметил.

Это Айнур что-то дала мне. Неужели исполнение желаний? Я поспешила проверить:

«Пусть я стану здорова. Пожалуйста, пусть я немедленно стану здорова и сильна! Пусть я стану здорова и сильна!»

Но, сколько я ни повторяла своё желание, не помогло, и я пришла к единственно возможному выводу. Одним из даров Айнур оказался дар не быть обнаруженной, когда я того не хочу. Пожалуй, только этим можно было объяснить то, что ИСБ и служба спасения оказались бессильны найти меня в домике Кристо. По той же причине «волки» в Будапеште, приперев меня буквально к стенке, так быстро уверились в том, что ошиблись. И ничем другим уж точно нельзя было объяснить то, что Марчин не увидел меня, когда я лежала у него под носом, прикрытая лишь охапкой лопухов. Логично: ведь луну называют и «воровским солнышком». Не только «цыганским» и «волчьим».

Я смогла встать только через два часа и продолжила свой путь по лесу, наугад. Я плелась, сотрясаясь от озноба, и повторяла: «Пусть он меня не заметит. Пусть он меня не заметит». Я уже не понимала, зачем повторяю это, но повторяла всё равно, уже в бреду. Потом силы совсем закончились, и я села на какой-то кривой корень. Суставы грыз невидимый и, несомненно, злобный зверь. Я не знаю, сколько просидела так, скрючившись и дрожа от лихорадки, пока не увидела кота. Это был один из серых котов Никты. Видимо, он и привёл её ко мне.

Всё, что Никта даёт мне пить, отчего-то имеет гадкий, горький привкус. Вытертые края деревянной кружки моим губам кажутся грубыми, как наждачная бумага. Но потом всегда становится лучше: или в желудке зарождается приятное ощущение сытости, или жар уменьшается, и голова становится лёгкой, прозрачной, а боль покидает мои несчастные суставы и мышцы.

Под балками в хате висят связки трав и низки каких-то ягод и кореньев. Их собирает муж Никты, но использует только она. Никта — ведьма, в самом классическом, простонародном понимании этого слова. Она ходит в старомодных одеждах: пышных чёрных юбках с оборками, чёрных передниках, деревенских рубахах, расшитых чёрными и красными нитками вроде и обычно, а всё равно как-то зловеще. На шее у неё бренчат мониста и амулеты. Чёрный платок с монетками по краям она повязывает прямо поверх длинных распущенных чёрных кудрей, которые самым неожиданным образом пускают на солнце рыжие отблески. И да, у неё есть чёрный кот, не считая ещё трёх серых.

Я впервые вижу цыганку-ведьму. В последнее время со мной как-то много всего происходит впервые, я уже жаловалась на это?

— Я впервые вижу цыганку-ведьму, — говорю я Никте, возвратившись, уже сама, со двора и ополаскивая руки в специально стоящей бадье.

— Потому что я сначала была ведьмой, а потом стала цыганкой.

Она сидит на лавке и кормит Гядиминаса грудью с таким видом, будто не сказала сейчас ничего необычного.

— Прости?

— Я подцепила дух. Такое бывает. От рождения я такая же полька, как любая другая.

— Но у тебя довольно южная внешность. В смысле, очень южная внешность.

— Немного турецкой крови.

— Угу.

Я забираюсь на лежак, любезно предоставленный мне хозяевами, и зарываюсь в груду одеял.

— И как же тогда ты стала цыганкой? Не могу понять механизма превращения.

— Подцепила дух. Духи умерших людей иногда ведут себя так же, как духи умерших народов. Точнее, это духи умерших народов являются единством духов умерших людей и ведут себя соответственно.

— Ух ты.

— Да. Смотри: в немцах Пруссии прусской крови — без ушата капля. Но они называют себя пруссами, и в дворянских семьях свято хранится пусть перековерканный, но прусский язык. Они на нём разговаривают или хотя бы вставляют словечко-другое. Так часто бывает: поселившись на костях убитого им народа, народ-завоеватель оказывается одержим духом народа завоёванного. Поляков в Галиции захватил дух галицких русинов, а варваров — дух Рима. Мне же не повезло убить цыганку… и повезло слишком долго оставаться рядом с её телом. Во всяком случае, мне нравится то, что вышло.

— А цыган охватил дух истреблённых вилктаков?

— Да. Так. Они оказались восприимчивы и они были христиане, а значит, с точки зрения вилктаков, именно те люди, что убили их.

— Я брежу или ты в самом деле всё это говоришь?

— В самом деле.

— Ясно. Я посплю.

— Спи. Скорее выздоровеешь.

У меня почти нет сомнений, что это Никта нашла Люцию и сняла её пояс, но я не спрашиваю. Ещё я думаю, что Никта — мёртвый жрец, а Адомас — живой. Но я всё равно не спрашиваю. Не спрашиваю, откуда она взяла кровь, которой накормила меня. Я молча размышляю. Я могу вернуться в Венскую Империю, но добьюсь ли помощи от Ловаша, теперь немного сомневаюсь. Если смотреть правде в глаза, в конечном итоге всем заправляет Тот, и если он что-то не одобрит — а крестовый поход против Польской Республики ему вряд ли покажется замечательной идеей, он слишком для этого прагматичен — то сумеет отговорить Ловаша, вывалив на него целую кипу фактов и аргументов. Сколько я ни верчу ситуацию, мне всё время кажется, что выход один: лишить артефакты, за которыми охотятся безумные жрецы, их волшебной силы. Я не могу разбить идолов, но мне будет достаточно, если товарищам Марчина будет не за чем охотиться и, вследствие, мне ни к чему разыскивать и убивать «волков»-воинов. Мне надо найти могилы и способ их открыть.

Кажется, я сказала это вслух.

— Другая тоже так решила.

— Что?

— Другая вилктачка тоже отправилась к могилам жрецов.

— Та, с которой ты сняла пояс?

Никта сосредоточенно растирает в ступе какую-то траву. Зелёные глаза на смуглом скуластом лице кажутся пугающе прозрачными. Призрачными. Маленький Гядиминас тихонько дышит в резной зыбке, а Адомас с самым медитативным видом прошивает новый ремень. Перед этим он сам вырезал его из кожи, прикрепил пряжку и проколол шилом отверстия для иглы с огромным ушком.

— Да. Люция.

— Ты знаешь, где она начала искать?

— Я сама ей показала, куда ближе идти.

Если бы я могла, я бы подпрыгнула. Болезнь уже почти совсем отступила, но я