Луна, луна, скройся! (СИ) - Лилит Михайловна Мазикина

Ты знаешь теперь достаточно.»

Вот и вся великая жреческая тайна.

Вот и вся избранность жреческой касты.

Я трогаю серебряный ошейник, провожу кончиками пальцев по прохладным звеньям. Я даже не думала, что у неё есть имя, у голубоглазой богини, подарившей мне власть над смертью императора вампиров, и теперь ещё раз пробую его на язык:

— Айнур. Айнур. Здравствуй, Айнур.

После открытия, совершённого в библиотеке, во мне нарастает и крепнет ощущение, что делать мне больше здесь нечего. Словно то, зачем я здесь оказалось, уже свершилось и теперь надо искать способ сбежать, и как можно скорее. Тем более что меня, похоже, продолжают опаивать, и я опасаюсь, что рано или поздно стану наркоманкой или попросту превращусь в «овощ». Это, пожалуй, был бы самый удобный выход для моего сумасшедшего кузена: я стала бы безопасна для него и его секретов, и в то же время ему не пришлось бы проливать мою кровь. Как я уже поняла, крови вообще придаётся огромное значение в этом сумасшедшем мире жрецов, прислуживающих кем-то созданным сущностям.

Я убеждаю себя снова проснуться на рассвете. Марчин и «Ядзибаба», похоже, разделяют мой ритм жизни, а значит, с утра у меня больше шансов сбежать. Конечно, при таком раскладе кофе в постель я не получаю, и мне приходится почти полтора часа вертеться и возиться, ожидая, пока поднимется давление. Ещё пятнадцать минут в ванной, и я почти готова.

Сборы мои не требуют большого труда: одежда на мне. В сумочку, пришитую к поясу вроде внешнего кармана, я ссыпаю небогатое своё имущество: разноцветные пуговицы и горстку булавок из коробочки под кроватью. Туда же кладу и листы с переписанной латиницей рукописью Минайки-Обманщика (что за ирония — такое прозвище досталось человеку, разоблачившему чужой огромный обман). Платье от тяжести пуговиц немного перекашивается, но мне не до красоты.

Как же здесь тихо по утрам! Лес совсем рядом, но не слышно ни птиц, ни белок, ни стука дятлов. Осторожно я открываю дверь и спускаюсь по каменным ступеням, пролёт за пролётом, рукой придерживая «карман», чтобы не бряцать пуговицами. Впервые замечаю, что в каменные стены вмурованы кольца для факелов. Вот, наконец, и первый этаж. На кухне никого нет, и я вхожу, чтобы раздобыть оружие. Все сколько-нибудь приличные ножи висят на стене. У каждого — своё место. Если я возьму один, это сразу кинется в глаза, а мне нужна фора: чем позже Марчин с «Ядзибабой» поймут, что я сбежала, тем больше шансов исчезнуть. Поколебавшись, я осторожно вынимаю из буфета серебряную вилку с вензелем дома Твардовских-Бялылясов, не знай он благословения девять лет и девять месяцев. Не ахти какое оружие, но убить или отвлечь при желании можно. Проскальзываю в дверь с противоположной стороны и оказываюсь в небольшой галерее. Я успеваю пройти с четверть пути, прежде, чем понимаю, что вид с галереи немного… странный. Я останавливаюсь, пытаясь осмыслить увиденное.

За замком разбит огород. Я вижу грядки с торчащими листьями и кустиками каких-то овощей, из которых узнаю только морковь, свеклу и картошку; это всё ерунда. Но две грядки усеяны, будто вызревающими тыквами, человеческими черепами. Одни выглядят обычней некуда, только несколько потемнели от непогоды. Другие увеличены, и их пропорции немного искажены. Третьи же выглядят точь в точь, как фонари на частоколе. Более того, я уверена, что скоро они на частоколе и окажутся.

— Не хотелось тебе показывать, пока ты не привыкнешь к тому, что ты есть, — произносит Марчин. Он стоит в проёме кухонной двери. — В любом случае, это часть моей жизни. Я делаю то, что должно делать жрецу. Я думаю, ты понимаешь. Теперь.

Его брови сдвинуты, и между ними темнеет складка. Словно прорезь в голове-копилке. Так и хочется кинуть монетку.

— Однажды мой череп тоже там будет.

Он медленно двигается ко мне. Мне очень хочется попятиться, но я пресекаю неуместное желание. Отступать — значит, показывать слабость, а этого я делать не намерена. Я спрашиваю, как ни в чём не бывало:

— И мой?

— Да. И твой. Ведь ты — женщина моей семьи… и жрица. Пусть даже другой сущности.

— Знаешь, я сначала подумала, что это твои жертвы.

Он уже совсем рядом. Покачивает головой.

— Нет. Это что-то вроде семейного кладбища. Знаю, выглядит немного неприятно, но это очень хорошее место.

— А палисад — тоже хорошее место?

— Это не неуважение. Просто каждый из нас после своей смерти охраняет этот дом. И я буду охранять. Я горд своим предначертанием. Мой дом и моя семья всегда будут под моей защитой.

Его голос действительно исполнен гордости.

— Но твоя мёртвая жена не может родить тебе ребёнка. Твоя семья исчезнет после твоей и её смерти. Ведь даже мёртвые не живут вечно, так?

— Мёртвая жена? — переспрашивает Марчин.

— Да. Я уже всё поняла, не зря же торчала столько дней в библиотеке. Каждому богу нужны жрец мёртвый и жрец живой. И они состоят в браке, так? И сколь бы реален или символичен он ни был, но мёртвая старуха не может родить ребёнка.

— Не называй её так. Её зовут Ядвига.

— Твоя Ядвига не может родить тебе ребёнка. Как бы её ни звали, она — мёртвая старуха.

Не знаю, откуда такая злость, но меня уже просто несёт, как когда-то с Ловашем.

— Она не может. А ты — да.

— Что?! Придержи своего жеребца! Я не собираюсь рожать ублюдка, да ещё от мужчины, который делит постель с мёртвыми старухами.

— Прекрати повторять это! И можешь быть спокойна, я не сплю с Ядвигой!

— Ну да, ага, конечно. Я сама видела из окна, как ты её целуешь. Символических жён так, знаешь ли, не целуют.

— А своих сестёр не целуют иначе, — моё раздражение передаётся Марчину. Его голос становится жёстче. — Ядвига — моя младшая сестра, и не смей её называть мёртвой старухой! С чего ты вообще взяла, что мертва именно она?

Такая постановка вопроса несколько ошеломляет.

— О, — глубокомысленно произношу я. Подумав немного, добавляю:

— О.

— Вот именно.

— Но как это тогда получилось? Постой, и ты мне тогда вовсе не кузен, ты мне…

— Что-то вроде троюродного дедушки. Что касается того, как это получилось — это получилось, и всё. Я знаю, что Ядвига выглядит и ведёт себя немного странно. Её сильно ударили по голове, когда ей было четырнадцать. Она заболела… стала странно себя вести, и наши родители укрыли её от злоязычия общества. Ядвигу прятали в той комнате, где ты сейчас живёшь. В башне. Потом они умерли… потом мы все умерли, кроме