Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Григорий Богослов

78. * К Феотекну (234)

Увещевает его, как недавно сподобившегося благодати, не мстить обидевшим его в лице жены и дочери.

Знаю, что трудно не смущаться мыслями, когда обида еще жива и гнев не остыл, потому что и раздражение и печаль бывают слепы, особенно же когда можно негодовать и по праву. Но поскольку и сам я в числе обиженных и оскорбленных, и даже негодую не менее, то посему имею право требовать, чтобы и совет мой не был оставлен без уважения. Несносно то, что потерпели мы, и если угодно, присовокупи, что потерпели, чего не терпел еще никто из людей. Но ради сего не станем делать обиды себе самим и не возненавидим благочестия с вредом для себя. Много значит жена, дорога и дочь, но не дороже души. Подумай, что недавно удостоился ты благодати; а немалая опасность – осквернить кровью дар и опять иметь нужду в новом очищении. Поэтому не будем умышлять худого сами на себя, не утратим дерзновения пред Богом, оказавшись огорченными и чрез меру негодующими на обидевших. Предоставим человека Богу и тамошним наказаниям, а себе приобретем человеколюбивого Судию, оказавшись сами человеколюбивыми; сделаем снисхождение, чтобы и нам было сделано снисхождение. Да не обольщает тебя суетная мысль, что нет вины справедливо отомстить и преступника выдать законам. У римлян свои законы, а у нас свои; но те неумеренны, жестоки, не щадят даже и крови; у нас же законы милостивы, человеколюбивы и не позволяют предаваться гневу и на обидчиков. Их будем держаться, им станем следовать, чтобы, оказав малую милость, потому что маловажна и никакой не имеет цены здешняя жизнь, получить взамен великое от Самого Бога, то есть Его человеколюбие и тамошние надежды.

79. К Симпликии (72)

Убедительно просит ее прекратить свой иск, начатый еще при жизни св. Василия, о поставлении в епископа одного из рабов Симпликии.

Хвалишь святого и общего нашего отца, эту опору веры, это правило истины и образец в Церкви, эту седину, исполненную благоразумия, этого мужа, превзошедшего меру и жизни человеческой и добродетелей, этого верного служителя и великого архиерея, посредника между Богом и человеком, эту обитель Духа. В сем поступаешь справедливо, потому что всякое слово ниже этой святой и блаженной души, если только не обманывают меня любовь или и горесть, срастворенная с любовью. Но крайне удивило меня в тебе, что, хотя хвалишь, как святого, и доселе сколько надлежало чествуешь, однако же намереваешься разрушить его дело, как бы это было сделано кем-либо из неосвещенных, таким человеком, который всего более достоин поругания, как живший и кончивший жизнь без [осуществления] намеченной цели. Ибо, если сопастыря его присвояешь себе, как собственного своего раба, и гонишься за этой мелочной выгодой, то это весьма недостойно твоего великодушия. Не безрассудно ли чествовать Бога приношением золота и серебра и избытками своего имения (в чем, может быть, более желания показать себя, нежели благочестие), а Церкви желать, чтобы она вовсе утратила иерея, и похищать у нее священнейшее из всех приношений?

Если негодуешь на то, что сделали мы это самовластно, а не напомнили твоему благородству и не дали времени твоей щедрости, то скажешь в этом несколько правды, и немощь твоя будет человеческая, по крайней мере человеческая. Но знай, что твое подаяние теперь важнее, нежели в тогдашнее время, поскольку более щедрости дозволить взять, нежели самой дать. Подавая сама, по видимому приносишь ты дар одному Богу, а дозволяя брать, приносишь и нам, Его служителям, удостоившимся носить на себе Его имя. Поэтому не гневайся на него и на меня. Он поступил, правда, самовластно, но не сделал никакой обиды, и мне удивительно ли было дойти до этого, понадеявшись на твою доброту и вместе поверив общему голосу всей страны, какой подавали иные или от усердия, или злонамеренно, – пусть будет это известно им самим и пусть дадут в том отчет Богу, потому что не наше дело знать сие и входить в расположения каждого; мне же легко ли было отказаться, и как бы я презрел столько слез или сиротство страны, так долго остававшейся без попечения о ней, без пастыря, не имевшей духовного управления?

Но тебе больше всех известно, что давшие тогда согласие, а теперь отрекающиеся поступают не благочестиво и не благородно. Гораздо лучше было бы им тогда спорить, чем теперь льстить и разрушать собственное свое дело, боясь более людей, нежели Бога. И думаю, что они по своей уклончивости опять скажут, что переменили мысли, убоявшись тебя; и в этом гораздо более правды, потому что им необходимо как всегда быть поспешными, хватаясь за ложные и хитро придуманные оправдания. А если и по твоему мнению сказано это справедливо, но требуется уважение к хозяйственным расчетам (потому что слышу и это, хотя в письмах не выставляла ты сего на вид), то пусть требование сие будет сделано справедливо и человеколюбиво. Мы не укоряем за это, потому что нам неприятно лишиться благорасположения владельцев.

Что же остается еще? Прибегнуть, может быть, к тому, что человек недостоин, и поэтому нападут на то, что он поставлен, потому что такая жалоба несколько благовиднее. Но мне отвечать на это просто и легко. Мы никого из обвиняемых в чем-либо не оставляем без исследования дела, хотя бы он был из числа близких друзей или знатных по происхождению, потому что всего досточтимее Бог и закон. И этого не оставим без исследования. Но если кто может обвинить в чем, то когда угодно, при тебе и по общему твоему с нами рассуждению, а в противном случае, и в отсутствие твое, по произведении следствия, если окажется невинным, хотя и раб, будет оправдан; потому что у рабов и господ тот же отец и Бог, и правда определяется не по чинам. Если же будет уличен, тогда осудится собственным своим грехом. Таким образом и правило не будет нарушено, и отшедший от нас не понесет бесчестия; ибо меня, как человека, ничего не стоящего, не должно, может быть, и в виду иметь. И ты сама избежишь худого подозрения, будто бы, чуждаясь нас и здравой веры, завела это дело, поступая хитро, но неблагородно, и, будучи обвиняема в одном, сама нападаешь на другое. Советую не подвергать себя этому (что и несправедливо, и неблагоприлично) и в уничижении наших законов не прибегать к законам мирским, не входить в спор с нами, но извинить, если что сделали в простоте, по свободе благодати, и согласиться лучше уступить над собой прекрасную победу, нежели худо победить противлением Духу.

80. К Евдоксию ритору (71)

Изъявляет ему скорбь свою о кончине св. Василия (379 г.).

Спрашиваешь, каковы наши дела? Крайне горьки. Не стало у меня Василия, не стало и Кесария, не стало и духовного, и плотского брата. Отец мой и мати моя остависта мя, скажу с Давидом (Пс. 26:10). Телом я болен, старость над головой, забот скопилась куча, дела задавили, в друзьях нет верности, церкви без пастырей, доброе гибнет, злое наружи; надобно плыть ночью, нигде не светят путеуказательные огни, Христос спит. Что мне надобно претерпеть? Одно для меня избавление от зол – смерть. Но и тамошнее страшно, если гадать по здешнему.

81. К Григорию Нисскому (69)

Сего епископа, которому по возвращении из изгнания поручено обозреть отдаленные Церкви, просит не скучать частыми переездами.

Скучаешь переездами с одного места на другое, и тебе кажется, что жизнь твоя так же непостоянна, как и деревья, носимые по воде. Нет, чудный муж, не думай этого. Деревья несутся не по своей воле, а твои переходы с места на место делаются для Бога, и делать добро многим есть самое постоянное дело, хотя сам ты и не стоишь на месте. Разве и солнце станет кто винить, что оно ходит вокруг, изливая лучи и ожитворяя все, что ни озаряет на пути своем; или, хваля неподвижные звезды, будет обвинять планеты, у которых и самые уклонения от правильного течения так стройны?

82. К Алипию (74)

Просит сего правителя Каппадокии защитить его дом, о котором производилось дело в суде, от расхищений какого-то Палладия.

Первое это пишу к тебе письмо и с первой отношусь просьбой, почему и по одной этой причине справедливо было бы получить от тебя, о чем извещаю. О чем же извещаю? Прекрасный Палладий делает нападения и расхищает, как слышу, дом наш, который у вас; а помочь некому. Поэтому прекрасное для тебя дело – взять на особенное свое попечение и такого человека, который сам присутствует, а тем паче такого, который в отсутствии, и не допустить, чтобы все совершенно пропало, будучи переломано и растащено, потому что вовсе никто сему не препятствует, – пропало и для самих тяжущихся, которым не остается в награду ничего больше, кроме тяжбы.

83. К нему же (75)

Благодаря за участие в деле, просит довершить благодеяние и поручает в его милость Евфимия.

Хвалю, что имеешь попечение о нашем деле; а потом хвалю и за письменное извещение, что делаешь это. Одно приносишь ты в дар правде, а другое – собственно мне. Но не откажись и довершить для меня свое благодеяние и непрестанно показывай себя возрастающим сколько-нибудь в ревности, чтобы я больше и больше дивился тебе. Сын Евфимий еще не явился к тебе, но ожидается; и думаю, если явится, не будет стоить тебе большого труда.