Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание - Григорий Богослов

71. К нему же (62)

Благодарит его за письмо.

Пусть другой хвалит в тебе что-нибудь другое; без сомнения же, тебя хватит для многих уст; но я скажу то, чему всего более дивлюсь. В тебе столько правоты и учености, что и это одно делает твоими друзьями всех, кто только считается тебе другом. По крайней мере прежде всех удостоившихся от тебя чести (сколько бы их ни было), когда занимал ты самую высокую должность, доселе составляющую предмет домогательства, встретившись со мной в Азии, если помнишь об этом несколько (а я знаю, что помнишь, при совершенстве во всем будучи столько неизменным в дружбе), ты как и в остальном обратил на меня свое благосклонное внимание, так, делая честь своей учености, убеждал меня писать к тебе, и не только убеждал меня, но сам первый удостоил написать ко мне, подражая добрым живописцам, которые обучают учеников тем, что показывают им много образцов. Это же (что и весьма хорошо) сделал ты и теперь. Но не обленись одаривать меня тем же и впоследствии, хотя и опять превознесен будешь почестями; потому что они принесут тебе начальство, а не добродетель, в которой, достигнув самой вершины, тебе уже некуда и возвышаться. Занимаясь делами общественными, не переставай радеть и о друзьях, по примеру Гомеровых витязей, которые и среди войны заботятся об обязанностях дружбы. Ибо твой Гомер и этим разнообразит свое творение.

72. К Григорию Нисскому (64)

Просит не скорбеть о своем изгнании, предсказывая, что торжество еретиков будет не долговременно (ок. 376 г.).

Не очень сокрушайся в скорбях. Ибо чем менее мы скорбим, тем легче становится скорбь. Нет беды, если еретики отогрелись и с весной осмеливаются выползать из нор, как сам пишешь. Очень знаю, что не долго пошипят, потом спрячутся, низложенные и истиной и временем; и тем скорее, чем с большим упованием предоставим все Богу.

73. К нему же (65)

Подобного с предыдущим содержания.

О чем ты писал, рассуждаю так. Презираемые, мы не огорчаемся и, почитаемые, не радуемся. Ибо одного мы достойны, а другое – дело нашего любочестия. Помолись обо мне. Извини за краткость; хотя и коротко это, однако же, без сомнения, длиннее молчания.

74. К нему же (66)

Сопутствуя ему своей любовью, обнадеживает его близким прекращением восставшей бури, желает скорого возвращения и просит извещать о себе.

И сидя дома, сопутствую вам любовью, потому что любовь все у нас делает общим; уповая же на человеколюбие Божие и на ваши молитвы, имею великую надежду, что все совершится по нашему желанию. Буря превратится в тихий ветерок, и Бог в награду за православие даст вам превозмочь делающих вам зло. Всего же более желательно – в скором времени видеть и принять вас у себя, как о том молимся. Если же по течению дел замедлите, то не откажитесь, по крайней мере, радовать нас письмами, извещающими о ходе ваших дел, и по обычаю молиться за нас. А благий Бог да сохранит вас, как общую опору Церкви, здоровыми и исполненными всякой радости!

75. К Виталиану (54)

Причиной своего редкого свидания с Виталианом выставляет то, что он окружен дурными людьми.

Нечасто беседуем с тобой, а причина в том, что окружен ты множеством людей, каким я всего менее рад. Если освободишь себя от многолюдства и дашь в своем доме приют добродетели, то увидишь, что, по пословице, и хромой побежит. Это и обещаю, при Божией помощи и исполню.

76. К Григорию Нисскому (70)

Изъявляет ему скорбь свою о кончине св. Василия и вместе сожаление, что не может быть при его погребении (379 г.).

И это было предоставлено бедственной моей жизни – услышать о смерти Василия, об отшествии святой души, которым переселилась она от нас и вселилась ко Господу, всю жизнь употребив на попечение об этом! А я, – поскольку до сих пор еще болен телом, и крайне опасно, – сверх прочего лишен и того, чтобы обнять священный прах, прийти к тебе, любомудрствующему, как и следовало, и утешить общих наших друзей. Ибо видеть одиночество Церкви, которая лишилась такой славы, сложила с себя такой венец, и взору неудобозримо, и слуху невместимо, особенно для имеющих ум. Но ты, кажется мне, хотя много и друзей и слов к утешению, ничем так не можешь быть утешен, как сам собой и памятованием о нем. Вы с ним для всех других были образцом любомудрия и как бы духовным каким уровнем благочиния в счастливых и терпения в несчастных случаях, потому что любомудрие умеет и то и другое – и счастьем пользоваться умеренно, и в бедствиях соблюдать благоприличие. И [прими] это от меня твоей досточестности. А мне, который пишу это, какое время или слово доставит утешение, кроме твоей дружбы и беседы, которые блаженный оставил мне взамен всего, чтобы в тебе, как в прекрасном и прозрачном зеркале, видя его черты, оставаться в той мысли, что и он еще с нами?

77. К Феодору, епископу Тианскому (73)

Объясняет причины кротких, а не строгих мер с еретиками, которые, при совершении св. Григорием священнослужения в константинопольском храме Анастасии, осмелились сделать на него буйное нападение (380 г.).

Слышу, что негодуешь на оскорбления, какие причинены мне монахами и бедными. И не удивительно, что тебе, который доселе не терпел ударов и не испытал бедствий, подобные вещи кажутся несносными. А я, как испытавший много бедствий и терпевший оскорбление, справедливо почту себя заслуживающим доверия, если посоветую твоему благоговению, чему учит меня седина и что предписывает разум. Случившееся бедственно и верх бедствия. Кто будет оспоривать это? Поруганы жертвенники, прервано тайнодействие; я стоял посреди священнодействующих и мечущих в меня камнями и в защиту от камней употребил молитвы; забыты стыдливость дев, скромность монахов, бедствие нищих, которых жестокость лишила милосердия. Но, конечно, лучше быть великодушным и тем, что терпим, показать народу пример великодушия, ибо простой народ не столько убеждается словом, сколько делом – этим безмолвным увещанием.

Важным почитаю наказать тех, которые нас обидели; говорю важным, потому что и это полезно к исправлению других; но гораздо выше и божественнее сего – терпеливо перенести обиду. Первое заграждает уста пороку, а второе убеждает стать добрыми, что гораздо лучше и совершеннее, чем не быть только злыми. Представим себе, что нам предлежит великое упражнение в человеколюбии, и простим сделанное против нас, чтобы самим сподобиться прощения, и к благости присовокупим благость.

Ревнителем назван Финеес за то, что пронзил мечом мадиамитянку вместе с любодеем и отнял поношение от сынов Израилевых (Чис. 25:8). Но еще более похвален за то, что молился за падший народ. Поэтому и мы станем, и умилостивим, да престанет сечь, по написанному, и вменится нам сие в правду (Пс. 105:30–31). Похвален и Моисей за то, что, оскорбившись за израильтянина, умертвил египтянина (Исх. 2:12); но более достоин удивления за то, что сестру Мариам, пораженную проказой за ропот, исцелил молитвами (Чис. 12:13). Заметь следующее: ниневитянам угрожает истребление, но слезами покупают они спасение (Иона. 3:10). Манассия был самый беззаконный из царей, но за слезы прославился между спасенными (2 Пар. 33:11–13).

Что тя устрою, Ефреме? – говорит Бог (Ос. 11:8). Какое гневное слово! Но вместе обещана и защита. Что поспешнее человеколюбия? Содомского огня просят ученики на ведущих Иисуса, но Он отвергает мщение (Лк. 9:54). Петр отсекает ухо Малху, одному из оскорбителей, но Иисус исцеляет (Лк. 22:51). А вопросивший: должно ли прощать брату, согрешившему седмижды, – не осуждается ли в скупости? Вместо седми крат сказано: седмьдесят крат седмерицею (Мф. 18:22). Упоминаемый в Евангелии должник, который не простил того, что ему было прощено, не подвергается ли строжайшему взысканию (Мф. 18:34)?

Да и в образце молитвы [279] не требуется ли, чтобы мы прощением приобретали себе прощение? Имея столько примеров, будем подражать Божию человеколюбию и не пожелаем на себе самих изведать, как тяжко воздаяние за грех. Видишь порядок, в каком действует благость. Сперва узаконяет, потом побуждает, обещает, угрожает, укоряет, борется, овладевает, снова угрожает, когда к тому вынуждена, наносит удар, но постепенно давая место исправлению. Поэтому и сами не будем поражать вдруг, ибо это не безопасно; но, уцеломудривая страхом, препобедим человеколюбием и обяжем к благоговению, истязая более совестью, нежели гневом; не засушим смоковницу (Лк. 13:6–9), которая может еще приносить плоды, не осудим, как бесполезную и напрасно занимающую место, такую смоковницу, которую, может быть, уврачуют надзор и попечение искусного возделывателя земли; дела, столь великого и славного, не разрушим в такое короткое время по навету, может быть, и по зависти лукавого, но пожелаем казаться лучше человеколюбивыми, нежели совершенными, более нищелюбцами, нежели правдолюбцами. Не будем слушаться более тех, которые поджигают нас на сие, а не удерживают от сего, имея в виду, если не другое что, по крайней мере, стыд – возбудить о себе мнение, будто бы мы в противоборстве с бедными, у которых то великое преимущество, что хотя и обиду делают, однако же своим несчастьем возбуждают к себе жалость. Представь теперь, что припадают к тебе все бедные и питатели бедных, что просят за них все монахи и девы. Вместо них окажи милость всем, потому что достаточно уже приведены в чувство, как сие видно из того, что во мне возымели нужду, а прежде всех окажи милость мне, который прошу за них. Если тебе кажется жестоким, что я потерпел от них бесчестье, то да покажется еще более жестоким, что не слушаешь меня, подающего такой совет. А прекрасному Плутону да простит Бог все те обиды, какие нанес он мне!