Город в осенних звездах - Майкл Муркок

— Это будет предельно совершенный брак, — проговорила она.

Сент–Одран, либо не заметив этого едва ли не физического напряжения между нами, либо же просто игнорируя то, чего одобрить никак не мог, выступил с предложением:

— Если вам нужен шафер, фон Бек, можете рассчитывать на меня.

— Спасибо, любезный друг. — Я был искреннее ему благодарен.

Либусса покачивалась, точно змея, захваченная мелодией флейты факира. Князь Мирослав шагнул вперед и прикоснулся рукой к ее руке:

— Мадам.

Она моргнула. Чары не рассеялись, но отступили. Я тоже вернулся, нормальное состояние, хотя некая обескураженность все же осталась. Сент–Одран слегка насупился.

— Женитьба — приключение для самых храбрых, — изрек он. — Это не для меня. У меня на такое не хватит мужества. Но я желаю вам всего наилучшего. Он отвернулся, будто бы для того, чтобы скрыть удрученное выражение.

Либусса и князь Мирослав вновь стали о чем–то шептаться, но герцогиня быстро закончила эту «тайную» конференцию, едва ли не прокричав во весь голос:

— Это должно совершиться! — При этом она одарила князя недовольным сердитым взглядом. Не возражал ли он против нашего соединения? Может быть, он был опекуном ее или наставником, у которого ей надлежало спросить разрешения? Нет, это просто немыслимо, чтобы Либусса моя у кого–то испрашивала благословения! Если бы Всевышний вдруг снизошел на землю, она бы, наверное, стала повелевать и им. В своей божественности она превосходила Его — богиня, которая правила еще до того, как Юпитер швырнул первую молнию! Зверь заходился ревом в самом сердце Лабиринта, но его укротили. Она обуздала его, подчинила себе, и он стал ее могучей силой, высвобождаемой только в последний момент отчаяния. И я молился о том, чтобы этот момент не настал никогда. Разве то не измена — позволить Зверю продолжать жить? Я вдруг осознал, что у меня слипаются глаза, и, поднявшись с кресла, пожелал всем спокойной ночи. Слуга проводил меня в мою спальню.

Засыпая, я все еще предавался восторженным мечтаниям. Либусса обещала, что придет за мною и мы с нею отправимся на церемонию бракосочетания. Я буду одет в парчу и гирлянды из белых и алых цветов. Я сольюсь со своей судьбой и с герцогиней Критской. Разве это не трусость позволить Зверю жить? Надо было оставить его умирать. Там, где оставил его Тезей. Но пусть Зверь умрет в своем зловонии. Я никогда бы не поверил в то, что Зверю позволят жить. Она говорила, он — только угроза, которую никогда не приведут в исполнение, но зачем же вести его, пусть даже на золоченой веревке, привязанной к золотому кольцу, что продето сквозь алую плоть его раздувающихся ноздрей, в наш земной рай? Или она хочет таким образом защитить этот рай? Может быть, это сам Иегова подрядил Змея, чтобы тот охранял Сад Эдема?

Постичь этого я не мог. Я пребывал в смятении. И все же я знал: я пойду за нею, подобно Зверю, даже если нос мне проткнут рабским кольцом, ноги скуют цепями, а все естество мое будет биться, стремясь разорвать эти оковы. Как Предтеча — к Соломее, как Самсон — к Далиле… нет безумия сильнее, ничего нет такого, что превосходило бы это стремление, чем бы ни завершилось оно: смертью или триумфом!

Лежа в постели один, я предвкушал исполнение своих мечтаний. Это будет не простая свадебная церемония. Быть может, некий языческий обряд. Или же византийский. Кто станет свидетелем нашего брака, нашего вселенского единения? Все? Или это будет тайный брак? Мне было все равно. — Ах, мадам, — бормотал я точно в бреду, — ваша алхимия изменила меня. Ваша женственность обратила весь мир в текучую ртуть». Что будет с нами, когда трансмутация совершится? Хаос ждет нас в грядущем, абсолютный хаос… Неужели действительно нам предначертано — сотворить заново мир! Может быть, наконец все обретет совершенство. Это все, чего мы хотим. И устремление это не назовешь недостойным, ведь правда? Разве Господь не сотворил первого человека андрогином! И только потом человек разделился надвое, и так появились мужчина и женщина. А позже явился Змей, которого еще именуют Зверем. Кто принес откровение это! Бог? Сатана? Человечество?

Зверь рванулся, натянув железную узду. Безумные алые очи его пылали. Дыхание его разносилось зловонием, заражающим Землю и отравляющим Рай. Дерево умирало. Корни его загнили.

Мы были единою плотью и не могли быть ничем иным.

В моей комнате стало холодно. Я открыл глаза. Сквозь незанавешенное окно сияли Осенние Звезды, и их свет, казалось, бледнел с каждым мгновением. И по мере убывания света нарастал холод. Меня трясло.

Надо мною со свечой в руке стоял Сент–Одран в белой ночной сорочке. Широкий полотняный рукав открывал его руку с могучей мускулатурой. Он дышал тяжело, то и дело откидывая с лица длинные пряди волос. Был он бледен и изможден.

— Фон Бек! Во имя Господа, просыпайтесь! Вы что, напились?!

Либусса покинула меня. Но мы не можем с ней разъединиться. Никогда. Я закрыл глаза, чтобы уснуть.

— Фон Бек, убит человек! А вашу чертову невесту похитили!

Мне было так трудно оторвать голову от подушки. Она отяжелела и перекатывалась от плеча к плечу. Помогая себе руками, мне кое–как удалось принять сидячее положение. Наверное, сказывалось утомление после вчерашних приключений. И вот теперь снова кого–то убили. Мне было все равно. Убили… ну и что?

— Либуссу похитили. — Мой друг был резок.

Я не поверил ему. Либуссу невозможно похитить. Ей ничто не может угрожать. Она слишком умна и сильна духом. Она управляет своею судьбою так, как не удавалось еще никому из смертных. Она — Либусса Уганда Крессида Картагена и Мендоса–Шелперик, происходящая из самой древней на свете расы, дочь королей из династии Меровингов, чья родословная — как они заявляют–восходит к самому Иисусу Христу, который, в свою очередь, происходит по прямой линии от крови царя Соломона, Бича Духов. В ней выкристаллизовалась вся мудрость земная; чаша и меч принадлежат ей по праву. И лев, и первый адепт алхимии… То был не сон. Сент–Одран тряс меня за плечо. В бледнеющем свете звезд лицо его казалось застывшей маской ужаса. Пыль сгнившей вселенной обернулась туманом, и в нем утонула надежда…

— Она исчезла! А Мирослав убит!

— Быть не может, — резонно заметил я.

— Сударь, уверяю вас… Мирослав сейчас там, внизу, умирает на чертовом этом ковре. Его так полоснули саблей, что едва ли не перерубили надвое. И он говорит, это сделал Монсорбье!

— Выходит, негодяй все еще жив. Ну разумеется — последний из воинов Зверя. И самый упорный. — Я встал босыми ногами на холодный пол. Сент–Одран помог мне одеться. Я настоял на том, чтобы облачиться в свой лучший наряд, так еще надеялся на то, что этим утром будет моя свадьба. Белье, чулки, бриджи, жилет, туфли со шнуровкой впереди, свежий воротничок. Пока я одевался, друг мой продолжал громко взывать ко мне, тряся меня и ругаясь.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});