Подземелье ведьм - Кир Булычев

— Выигрыши и проигрыши. Люди и жабы ставят не только на победу — нашу или их. Тут важно, сколько убитых и раненых. Все в счет идет.

— Рука не болит? — спросил я.

— Ночью будет болеть, — сказал Батый.

С поля кричал Прупис, чтобы принесли носилки забрать Муромца.

Мы с рабом понесли их туда. Бойцы уже расходились, тащили за собой оружие, словно косари уже ненужные косы. Носилки были измараны кровью Добрыни, и мне вдруг показалось, что я снова на кондитерской фабрике, и это не люди, а гусеницы, а носилки — это транспортер, который выплевывает ползунов.

Я с трудом отогнал от себя воспоминания о запахе их крови.

Прупис помог нам положить Муромца. Тот был недвижим. Когда мы шли, его рука волочилась по пыли, Прупис обогнал носилки, поднял руку и положил ее на грудь погибшему воину.

С трибун доносились крики.

— Нами недовольны, — сказал Прупис, — кто-то проиграл… — И после паузы он добавил: — А кто-то выиграл.

— Может, его в больницу? — спросил я.

— Откуда здесь больница, мы же не жабы, — сказал Прупис.

Наше возвращение к автобусу было медленным и печальным. Добрыне помогли добраться до него товарищи. Хотя мне показалось жестоким заставлять его идти после таких ран. Муромца мы отнесли на носилках.

За нами наблюдала толпа зрителей, которые не расходились — им интересно было увидеть раненых и убитых. Из толпы кто-то крикнул:

— А вы их бросьте, чего падаль таскать!

— Заткнись, — зарычал Прупис.

Мы отнесли Муромца в автобус.

Меня удивило, что среди толпы пьяных от запаха крови зрителей я увидел двух или трех спонсоров — они стояли чуть сзади и пожирали глазами нашу скорбную процессию.

В автобусе сзади открывались двери, и я догадался, что специально для таких случаев. Мы поставили носилки, забрались в автобус.

Зрители расходились.

— Все на месте? — спросил Прупис.

— Господина Ахмета нет, — сказал я.

— И не будет, — ответил Прупис, — он делит бабки.

Раздался смех — прямо у меня из-под ног.

Я вздрогнул и чуть не свалился со стула — мертвый Муромец поднялся и сел на носилках.

— У кого-нибудь найдется закурить? — спросил он. — Я думал — подохну без курева.

Все стали смеяться, но больше не над словами Муромца, а глядя на мою пораженную физиономию. Добрыня достал серебряный портсигар и раскрыл его. Муромец оторвал кусок бумаги от старой книжки, лежавшей на полу, и свернул самокрутку. Потом закурил от бензиновой зажигалки.

Я понял, что все, кроме Батыя, здоровы и невредимы.

— Как же так? — спросил я.

— А встреча же была товарищеская, — смеялся Прупис.

— Главное, — сказал Добрыня, — чтобы зритель видел, что все без обмана.

— Я всегда боюсь людей, — сказал Прупис. — Жабы доверчивые. Для них бой — всегда бой. И смерть — всегда смерть. Они как древние викинги — над смертью не смеются, с ней не шутят. Им даже в голову не приходит, что люди такие лживые.

Все засмеялись. Приятно было думать, что мы лживые. Нет, не вообще лживые, а лживые специально, чтобы провести этих жаб.

— Сколько мы заработали? — спросил, глядя в потолок автобуса, Муромец.

— Сколько дадут, столько и получишь.

— Ты, мастер, давно не выходишь на поле, — сказал Муромец, — ты думаешь, как в старые времена. Наверное, твой кладенец затупился.

Опять все засмеялись. И опять я понял, насколько я здесь чужой.

— Не затупился, — сказал Прупис. Он тоже улыбался.

Оказывается, ветераны получали свою долю с денег, заработанных школой. Школы сговаривались заранее, каким будет бой, сколько будет раненых и убитых. Причем на эти роли брали только ветеранов, профессионалов — их бой и их смерть должны были быть убедительными. Бывали случаи, что жульничество раскрывалось, но это плохо кончалось для школы и гладиаторов. В автобусе я узнал, что обреченные жертвы привязывали к себе грелки с краской, и умение нападающего заключалось в том, чтобы распороть копьем или мечом эту грелку, не поранив противника, но и тот должен был подставить нужное место — а в горячке боя это нелегко сделать. А вот юниоры — такие, как Батый или Гурген, которым пока не положено было настоящего вооружения и которые первыми заводили бой, — рисковали куда больше. Тут уж ничего не предугадаешь — можно было получить синяк, а то и копье под ребро. Путь к мастерству был нелегким, и никто не намеревался тебе его облегчать.

Вечером у Батыя рана разболелась — у него поднялась температура. Он стонал, ветераны спали, не обращая на него внимания, но Прупис пришел, привел с собой фельдшера. Батыю дали аспирину, вкатили успокаивающий укол, и тот вскоре заснул. Фельдшер и Прупис тихо разговаривали. Прупис сказал, чтобы фельдшер взял какие-то лекарства, но я не знал их названий — у нас дома были другие лекарства.

Я быстро привык к жизни в школе гладиаторов. Потому что всегда был занят. Беглый любимец спонсоров, домашнее животное пришельцев — мог ли я убежать? Конечно, мог бы. Но я уже понимал, что слишком мало знаю об окружающем мире, да и могла ли быть у меня цель? Если она и была, то я сам ее не осознавал. Я должен был попасть к Маркизе. Зачем? Может быть, мне повезло, что Лысый продал меня в школу гладиаторов? И здесь я буду жить дальше и стану таким же сильным и умелым бойцом, как Муромец? Или Добрыня?

Мне хотелось бы наладить добрые отношения с Добрыней, может быть, даже подружиться с ним, но он держал меня на расстоянии. Наверное, не мог простить мне нечаянного унижения, а может быть, я просто ему не нравился.

Зато с другими бойцами, даже ветеранами, я сблизился. Не сразу, конечно, но я никому не делал подлостей, не воровал, не подлизывался к Прупису, всегда готов был помочь, если надо что-нибудь зашить или починить. К тому же я оказался хорошим фехтовальщиком — я мог вышибить меч у настоящего мастера и мог защитить товарища, если тому пришлось плохо.

Я доказал это в первом же бою, когда меня в числе других юниоров поставили в основной состав. Встреча была договорная, народу на маленьком стадионе в Люберцах было немного, спонсоров всего трое — там поблизости нет баз, а спонсоры не любят далеко отъезжать от своих городков.

Против нас выступали татары — «Пантеры Пресни», команда слабая, но опасная, потому что у них были острые кинжалы и кривые сабли, которыми можно исполосовать человека.

В разгар боя человек пять навалились на Гургена, наверное бы, зарезали, если бы не мешали друг другу и не спешили — дикие люди! Я первым успел на помощь. Я бил их плашмя широким лезвием меча и старался вышибить сабли из рук.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});