Начало Века Разума. История европейской цивилизации во времена Шекспира, Бэкона, Монтеня, Рембрандта, Галилея и Декарта: 1558—1648 гг. - Уильям Джеймс Дюрант

учеников, так как никто не хотел следовать его капризному и экстравагантному стилю, который подходил только ему самому.11

Ближе к 1580 году Филипп II послал за Эль Греко и попросил его написать картину "Святой Маврикий и Фиванский легион". После четырех лет работы художник представил результат королю. Филипп нашел группировку фигур слишком запутанной; картина была оплачена, но не принята, и Эль Греко вернулся опечаленный в Толедо, который, насколько нам известно, он больше никогда не покидал. Это и хорошо, ведь теперь он был свободен, чтобы быть своим мистическим "я".

Словно в отместку, он написал для церкви Санто-Томе (1586) свою самую знаменитую картину, одну из вершин живописного искусства. Согласно договору, он должен был изобразить священнослужителей, отмечающих традицию схождения святых с небес для погребения дона Гонсало Руиса, графа Оргаса; святые Стефан и Августин (в епископских облачениях) должны были опустить тело в гробницу в окружении благоговейной толпы знатных людей; а над этими фигурами небеса, разверзаясь, должны были явить Сына Божьего во славе. Все это было выполнено в точности, и даже больше, ведь почти каждая голова - законченный портрет, одеяния - чудо золотого, зеленого и белого, обесчещенные доспехи графа сияют светом, а за Святым Стефаном можно увидеть самого Эль Греко. Шедевр этого шедевра - бородатая голова святого Августина. Или нам больше нравится красивый труп? Или прекрасное лицо святого Стефана? Или лысого священника, читающего погребальную службу? Или восьмилетний сын Эль Греко Хорхе Мануэль, гордо держащий факел и выпускающий из кармана платок с подписью Эль Греко? В "Истории Толедо" Франсиско де Пиза (1612) мы читаем то, что и должны были предположить: "Погребение графа Оргаса" - "одна из самых прекрасных [картин] во всей Испании. Люди приезжают из других стран, чтобы увидеть ее, с особым восхищением; а жители Толедо, отнюдь не уставая от нее, постоянно находят в ней новый предмет для разглядывания. В ней можно увидеть реалистично изображенных многих знаменитых людей нашего времени".12 Однако приходской совет поспорил о размере платы; вспыльчивый грек обратился в суд, выиграл дело и получил две тысячи крон.

Теперь у него не было недостатка в заказах. Он нашел себя; он больше не думал о Тициане или Тинторетто; и он мог экспериментировать с удлинением форм, не потому что страдал каким-то дефектом зрения, но, вероятно, потому что чувствовал, что может таким образом символизировать духовное возвышение своих фигур - тела, вытянутые стремящимися к небу душами. В "Святом Андрее" и "Святом Франциске" из Прадо эта истощенность кажется непонятной, если не принимать во внимание подобный символизм и не вспоминать о готических статуях, стройных в силу архитектурных ограничений. Все прощается, когда мы переходим к картине "Святой Ильдефонсо", написанной для госпиталя Каридад в Иллескасе; здесь на сайте преподобный дух, поглощенный ум, аскетическое лицо, тонкие белые волосы и нежные руки средневекового архиепископа - одна из глубочайших концепций Эль Греко. "Одна эта картина окупила бы путешествие в Испанию".13

Из того немногого, что мы знаем о жизни Эль Греко, не следует, что он был по-испански набожным; похоже, он склонялся скорее к удовольствиям, чем к святости. Когда он писал "Святое семейство" для госпиталя Тавера, он наделил Деву чувственной красотой, а не материнской преданностью. Распятие" анатомически эрудированно, но эмоционально холодно; Грюневальд прочувствовал эту трагедию гораздо глубже. В религиозных картинах Эль Греко лучше всего удаются эпизодические портреты - например, его самого, с белой бородой и лысой головой, в "Пятидесятнице". В городе, переполненном церковниками, ему не составляло труда добиться того, чтобы перед ним снялись влиятельные личности: его друг тринитарий Паравичино (Бостон), с лицом наполовину ученого, наполовину инквизитора; или сам Великий инквизитор, кардинал Ниньо де Гевара (Нью-Йорк) - не совсем удачный, как подражательный портрет Иннокентия X, выполненный Веласкесом. Сам Эль Греко превзошел его в "Кардинале из Таверы", чье исхудалое лицо, сплошные кости и мрачные глаза, вновь выражают представление художника о церковном посвящении. Но лучшие из всех портретов - братья Коваррубиас: один, Антонио, светский, мрачный, разочарованный, усталый, прощающий; другой, Диего, в священническом облачении, но выглядящий гораздо более мирским, более юморным, вполне благополучным. Лишь несколько Рембрандтов и Тицианов, да рафаэлевский "Юлий II" превосходят эти глубокие исследования.

Они входят в число сокровищ, хранящихся в музее Каса-дель-Греко в Толедо. Там же находится "План Толедо", на котором художник, как из облака, обозревает весь город и окружающие его холмы. В конце жизни он снова изобразил его в картине "Вид Толедо под штормовым небом" (Нью-Йорк) - импрессионистской картине, совершенно презирающей реалистическую точность. К 1600 году "грек" стал одним из самых знаменитых горожан, известный всем своим гордым и капризным духом, мистик с пристрастием к деньгам, занимающий двадцать четыре комнаты в старом дворце, нанимающий музыкантов, чтобы те играли для него на трапезах, собирающий вокруг себя интеллектуалов Толедо и почитаемый как "выдающийся философ".14 Около 1605 года он написал автопортрет (Нью-Йорк) - лысый, седой, почти загнанный. В 1611 году Пачеко нашел его слишком слабым, чтобы ходить. Хотя он по-прежнему содержал свои двадцать четыре комнаты, он не мог оплатить свои долги; городской совет неоднократно отсуживал у него значительные суммы. Он умер в 1614 году в возрасте семидесяти трех лет.

Его положение в мире искусства было посмертным приключением. Гонгора написал хвалебный сонет, Веласкес признал его гений, но его странное искусство не вдохновило на подражание, не основало никакой школы. К 1650 году он затерялся в бликах славы Веласкеса. На два столетия он был почти забыт. Затем Делакруа открыл его заново, Дега, Мане и Сезанн взяли пример с его передачи настроений; Ван Гог и Гоген увидели в нем своего прародителя. В 1907 году "Испанское путешествие" Юлиуса Майер-Граефе вознесло Эль Греко намного выше Веласкеса на самое высокое место в испанской живописи. Такие колебания славы неустойчивы и подвержены "диким превратностям вкуса".15 Но Эль Греко на долгие века останется примером художника, который не ограничивался предметами, а стремился к идеям и чувствам, не ограничивался телами, а стремился к душам.

III. ЗУРБАРАН: 1598-1664 ГГ.

После Эль Греко в течение целого поколения испанская живопись отмечала время менее значительными людьми, которые сделали все, что могли, и исчезли. Затем, почти одновременно, Франсиско де Зурбаран и Диего Веласкес наводнили Испанию великим искусством. В течение тридцати лет эти двое дополняли друг друга: Зурбаран писал, как монах, напуганный обожанием и приближенный к Богу, Веласкес процветал в мире и был близок к своему королю.

Зурбаран был крещен в Фуэнте-де-Кантос, на юго-западе Испании, 7 ноября 1598 года, сын лавочника, достаточно