Тайны Римского двора - Э. Брифо

и цивилизацией, которые оскорбляют и устрашают его, Рим постоянно во все времена держался одной тактики; он вмешивался в дела своих антагонистов и упрекал их в страстях и пороках, совершенно чуждых религиозным спорам.

В своей борьбе с Пруссией Рим снова прибегнул к этим проделкам, так как считал это государство местом развития нового учения.

Иезуиты распространяли эту клевету, дополняя её своими идеями и фантазиями.

Чтоб хорошенько понять положение германской страны, где в настоящее время свершается новая реформа, необходимо поставить рядом с прямыми и ясными понятиями, нами только что представленными, софистические доказательства иезуитства.

Эти люди, которые с таким искусством и даже нежностью проповедовали учение о клятвонарушении, так часто ими самими принимаемое, ставят прежде всего в вину императору, энергия которого их раздражает, то, что он не исполнил обещаний, данных Германией в 1814 году, в то время, когда растерявшиеся государи призывали народ к своей защите; к этому они ещё добавляют, что провинциям, познакомившимся с французскими учреждениями, должны были быть сделаны политические уступки.

Эти вышедшие из Рима обвинения суть именно те же, которые с бо́льшим ещё правом выдвигаются окровавленными и умирающими под швейцарскими штыками легатствами против первосвященства, неправедность которого они выставили перед лицом европейских государств.

Иезуиты напоминают королю прусскому день клятвы, данной им 22 мая 1814 года — дать прусскому народу представительную конституцию.

После такого возбуждения политических страстей незаконные и коварные прения проникают в область религии.

Прусский король представлен как человек, специально занимающийся полнейшим истреблением католицизма.

Мы первые заметили, что новое германское религиозное движение не было совершенно отделено от чувства политического освобождения, чувства, лежащего в основе всех германских надежд. Рим полагает, что эти либеральные расположения возбудили в Пруссии ревность к католической религии, которая и была знаком оппозиции власти.

Мы нисколько не удивлены изворотливости такого объяснения, римская хитрость нас уже к этому подготовила; но сами факты настолько сильно опровергли эти притязания, что всякий ответ и доказательства будут излишни.

Иезуиты вмешиваются в прения, лишь для того чтобы сделать их неясными и путаными.

Вместо того чтобы видеть в недавних обстоятельствах акт духовной свободы, с ревностной и искренней любовью к истине, они лишь усмотрели эксплуатацию страстей. Все победы над человеческим умом соединены общим звеном, но Рим решил никогда не признать очевидность этого предложения, подтверждённого опытом и свидетельством веков.

Вместо этих вполне ясных положений, представители римского плутовства и князья Церкви выдумали какую-то смесь и взаимное влияние рационализма, философизма и протестантизма, которые и должны были доказать, что германские народности отделились так явно от католицизма лишь по своей любви и рвению к Риму.

Насколько верно, что отрицание света ведёт к темноте и что, когда отвергают разум, впадают в бессмыслицы!

Рим, такой упрямый и жестокий в своих противодействиях прогрессу, Рим, столь постоянный в своей ненависти к цивилизации, когда дело идёт о его собственных областях, Рим, настолько озлобленный против новых понятий, что умеет их преследовать и открывать, в каких бы они ни являлись формах, — проповедует в Германии политическую свободу и принуждает народы требовать от королей исполнения их обещаний!

Эта двойная сторона римской политики, подавляющая внутри себя всё то, что она проповедует извне, одна из немалых причин всеобщего презрения, предметом которого она служит.

Этой вполне церковной мере германский католицизм противополагает лишь прямоту и честность своих намерений. Успехи и спокойствие, с которым он работает над своей новой организацией, для Рима и его защитников тяжкое поражение, окончательно открывающее их слабость и упадок.

Чтобы остановить этот порыв, столь роковой для гордости, преобладания и интересов понтификата, вызываются страшные призраки. То Россия, греческий схизм которой забывается на время, то Австрия, всегда благоприятствующая самодержавию власти, готовы обрушиться на несчастную Германию; если же и этого недостаточно, междоусобная война присоединится к ужасам двойного нашествия, чтобы исполнилась эта вечная угроза римского святилища: «Истребляй всё, — вот дух Церкви!»

Однако реформа XIX столетия охватывает постепенно всю Германию, распространяя всюду благодетельную ясность новых воззрений.

В народном движении всё имеет значение: Германия только что отыскала потомков Лютера в числе восьмидесяти человек для их чествования, и эта манифестация признается уже новым признаком отдаления от Рима и его власти.

В Швейцарии иезуитство водворяется через терроризм, разрушает союзный договор и действует заодно со всеми гнетущими и отсталыми идеями, стремящимися к разрушению гельветической народности. То, что Рим считает победой, — не более как бессодержательное, непрочное и не имеющее будущего событие.

Во Франции более, чем где-либо, ощутимы бедствия, произведённые римским господством. Страсти утратили всякое вдохновение и энергию, но зато отрицания и антипатии проникли в чувства народа и принципы французской национальности.

Пий VII, возвратившись в Рим, говорил, что во Франции всё дурно, и прибавлял: «Ничто не отстранит от нас сердца французов, считавшихся верными и послушными нашим предписаниям; но также ничто уже не возвратит нам тех, которые от нас отделились».

Эти слова более, чем когда-либо, справедливы в настоящее время.

Рассматривая Францию с религиозной точки зрения, мы заметим два совершенно отдельных направления. Одна часть населения следует преданиям веры предков и страны, другая ими пренебрегает и забывает их.

Эти два чувства живут рядом без столкновения и встречаются миролюбиво. Ненависть, злоба, самые споры на религиозные темы исчезли из наших нравов, и старинная вражда более не возобновится.

Это спокойствие мыслей есть одно из последствий той философии, которая подвергалась стольким нападкам. Прежде, когда фанатизм восставал против нечестия, когда с обеих сторон рассудок исчезал под гнетом страстей, война была жестока и оставила свои кровавые следы в летописях всех периодов нашей истории до XIX столетия. Мы раньше уже упоминали о том, кому следует приписать опустошение и мерзость, которые столько раз проникали в святилище, и кому Церковь обязана своими жесточайшими скорбями, — это её собственным ошибкам.

Чтобы с большей верностью прийти к окончательному выводу, который мы стараемся точно определить на этих последних страницах, необходимо быстро пробежать фазисы религиозного чувства во Франции с начала этого столетия.

Империя открывает церкви, возвращает существование богослужению, ставит правила сношений церкви с государством, восстановляет духовенство и придаёт как ему, так и богослужению неожиданное великолепие.

Та часть народа, склонности, привычки, воспитание и чувства которой сосредоточивались в исполнении религиозных уставов, находила всё, что могло удовлетворить её наклонностям, и находила с полнейшей безопасностью и спокойствием.

Те же, которых другие намерения удаляли от этого пути, жили вдали от священных предметов, и ничто также не нарушало спокойствия их раскола. Вера и неверие жили мирно.

И на воспитание, и на исполнение обрядов религия имела