Птицы небесные или странствия души в объятиях Бога. Книга 2 - Монах Симеон Афонский

Неверующему человеку легко только в толпе, а верующему – только в уединении. И жутко неверующему оставаться наедине с самим собой, но как сладко оставаться верующему наедине с Возлюбленным Иисусом! Неверующие стирают с лица земли города со стариками, женщинами и детьми, а верующие в любовь Христову украшают землю трудами рук своих. Человека убить невозможно, ибо вечна и безсмертна душа его. Убийцы, убивающие в ближних самих себя, – вечно вас будут терзать кровавые кошмары, если не покаетесь и не уверуете! Верующие наследуют не только землю, но и Небеса, где времени больше не будет, а убивающим их достанутся лишь скрежет зубов и отчаяние без конца. Без Бога ничего истинного не может познать человек, ибо пустое знание его обращается ему в погибель. А познающие Бога без остатка отдают себя ближним и наполняют благодатью города и села, чтобы цвело лицо земли Божией. Лишь во Христе соединяются сердца, а без Него лишь обособление людей, лишь борьба за временное существование. Как во Святой Троице – любовь и благоволение, так в верующих сердцах – мир и взаимосогласие во Христовой благодати и тишине священного безмолвия.

НЕСЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ

Чего не имеют люди, то и порицают, а что приобретут – тем похваляются. Не имеют в сердцах Бога, но думают прожить без Него. Окружают себя вещами и наслаждениями и полагают, что теперь будут счастливы, и с избытком. Но есть на них помыслы жуткие, как палящий ветер пустыни, и кружится, словно опавший лист, душа их, пока не вырвется из клетки тела и не унесет ее с собой мрачный вор душ человеческих – неизбежная смерть. Самые большие выдумщики – это спорщики о вере, которой у них нет, ибо надеются обрести ее в спорах. Стяжавший веру тих, словно глубина морская, пронизанная солнечными лучами, а благодатные утешения, большие и малые, словно стаи рыб, поднимаются в чистых водах их трепетных сердец. Весь мир целиком и без всякого остатка помещается в сердце каждого человека. Как управит человек сердце свое, таков и будет его мир земной, а впоследствии – и Небесный. Злая воля шевелит языками злых, а благодать приносит в душу великую тишину, и в ней начинает сиять светоносный лик Христов. Вот тогда от избытка сердца и говорят уста возлюбивших Бога больше своей жизни, как цветы полевые источают аромат на всю округу. Разговоры о делах земных не безумство ли пред Тобою, Господи, когда каждый миг есть возможность для блаженного соединения в благоговейном созерцании со святой любовью Твоей, Христе?

Припозднившись у пещеры преподобного Петра Афонского, мы должны были поспешить, чтобы добраться до темноты в Лавру. На пути стоял румынский скит, и невозможно было не приложиться к чудотворной иконе Матери Божией. У крепостных стен Великой обители Афанасия Афонского до нашего слуха донесся чудесный музыкальный перезвон колоколов.

– Эх, на вечерню опоздали… Теперь придется ожидать, когда архондаричный нас разместит, – вздыхал рядом мой друг. А мне колокольный перезвон показался сладкой небесной музыкой: такой красивой, проникающей в душу мелодии я еще не слыхал.

Вечерня закончилась. Монахи по чину подходили под благословение к игумену – худенькому седовласому старцу с ясными мудрыми глазами. Во всем его облике не было ничего начальственного. Чем-то он неуловимо напоминал отца Кирилла – наверное, своим благодатным обликом и длинной белой бородой. У большой иконы Матери Божией в золотой ризе – «Экономиссы» – выстроилась очередь.

– Здесь Пресвятая Богородица Сама правит монастырем. Она в Лавре является экономом, поэтому эта икона называется «Экономисса», – пояснял мне иеродиакон. С умилением я поцеловал любимый образ Богородицы. У мощей преподобного Афанасия Афонского мы с благоговением совершили земные поклоны и прикоснулись лбами к холодной каменной плите. Здесь неожиданно из моего сердца сама собой излилась молитва к Матери Божией и Ее угоднику, чтобы они оставили меня в Лавре, потому что иного места, более прекрасного, чем эта Святая обитель со множеством келий по горе, для меня уже не было, куда бы я дальше ни отправился.

Миг за мигом, проведенные в этом монастыре, оказывали на мою душу удивительное воздействие – молитвенно-ладанный дух в старинном храме с прекрасными фресками Феофана Кипрского, впечатляющий вид древней обители, основанной в X веке, уютный дворик, мощенный камнем, осененный кипарисами и магнолиями, благоговейные лица престарелых монахов, каждый из которых походил на древнего старца, – все вместе это складывалось в незабываемую картину размеренной и святой монашеской жизни, которую жадно впитывало мое сердце.

– Батюшка, не медлите! Бегом в трапезную, а то опоздаем, – торопил меня иеродиакон. Монахи уже чинно входили в помещение просторной трапезной с каменными столами и скамьями. Вдали, где-то на горизонте, восседал игумен с иеромонахами. После быстрого ужина началось чтение Акафиста у иконы «Экономисса». Сердце мое совсем растаяло: монах читал Похвалу Матери Божией наизусть!

– На Афоне почти все греки знают на память Благовещенский акафист. Других акафистов они не читают, – пояснил иеродиакон, заметив мое удивление. Я тут же положил себе за правило немедленно выучить этот чудесный текст наизусть. После повечерия мы поспешили в маленькую церковь, где находилась другая знаменитая икона, «Кукузелисса», с золотой старинной монетой, которую Пресвятая Богородица вложила в руку псалта – певца Кукузеля в благодарность за его песнопения. После того как мы облобызали святую икону, снова пришлось поторапливаться за расторопным отцом Агафодором, путаясь в длинной