Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Волосы его жены были седыми. Она просто смотрела на руки Люси, пока пожилая барменша вкручивала штопор в горлышко бутылки, но улыбка углубила морщинки на ее худом лице и, казалось, объяснила причину всех этих бесчисленных морщинок.

Когда Люси разлила вино по трем бокалам, старик поднял свой бокал, в руке, у которой отсутствовал по меньшей мере один палец.

― Спасибо, Люси, ― сказал он.

Кроуфорд отпил из бокала и посмотрел в сторону заднего двора гостиницы. Листья на деревьях в полуденных лучах солнца отливали зеленым и золотым, и он попытался представить, что ему снова тридцать пять, и что Бойд и Аплтон скоро появятся из двери позади него.

И не мог этого представить.

В дальнем конце двора рос теперь персиковый сад ― одному богу известно, когда утащили отсюда те старые кареты. И он подумал, что если древняя резная мостовая, о которую споткнулся Бойд тридцать-пять лет назад, была все еще там. Но у него не было никакого желания идти и проверять.

Джон обеспокоено смотрел на него. Они доехали на поезде Лондон-Брайтон до расположенного к югу Кроули, а затем наняли карету, которая отвезла их к западу в Варнхэм, и Джон хотел этим вечером вернуться в Лондон к своей жене и детям.

― Ну вот, ― сказал Джон, ― теперь мы здесь, чтобы за место это не было. Вы вроде собирались рассказать мне… ?

― Как твой отец и я встретились, ― сказала Джозефина. ― Как ты был зачат, и как мы поженились.

Джон удивленно моргнул. ― Я… я всегда думал, что вы… никогда об этом не заговорите. Я думал, что вы… что эту историю вы не хотите вспоминать.

― В прошлом месяце умерла Мэри Шелли, ― сказал Кроуфорд, ― так что теперь мы свободны от данного ей обещания. Перси Флоренс Шелли теперь Сэр Перси, и я думаю, что даже он не знает правды о своем отце. Кроуфорд рассмеялся, обнажив редкие зубы. ― Думаю, он не поверил, даже если ему и рассказывали об этом.

«Да и ты тоже, пожалуй, не поверишь, Джон, ― подумал он; ― но я должен ради тебя ― и твоих детей ― рассказать это в любом случае».

― Мэри Шелли? ― сказал Джон. ― Жена Перси Шелли? Вы ее знали?

― Да.

Кроуфорд пригубил вино и подумал о Мэри Шелли. Он отдал ей сердце Шелли, которое все еще заключало в себе глаз Грай, отдал в банке брэнди, и она хранила его всю свою жизнь; по временам он спрашивал себя, что если глаз все еще был слабо способен отбрасывать свое статичное поле определенности, так как Мэри впоследствии потеряла всю присущую ей живую непредсказуемость, которая много лет назад привлекла к ней Шелли. С тех пор писать она стала меньше, слог ее стал более сухим и высокопарным. С каждым годом она все меньше виделась с людьми, и он слышал, что перед смертью она десять дней неподвижно пролежала в молчании.

Трелони сделал ей предложение где-то в 1830, но к тому времени сочинительница Франкенштейна уже начала погружаться в безразличие, что отмечало всю ее оставшуюся жизнь, и она ему отказала.

После смерти Шелли Трелони последовал за Байроном в Грецию, и после того как Байрон, пытавшийся собрать армию, чтобы выдворить турецких захватчиков, умер от болотной лихорадки, Трелони некоторое время оставался там и жил жизнью наемного искателя приключений. Позже он отправился в Америку, где под рев водопада переплыл Ниагару, и Кроуфорд слышал, что затем он вернулся в Англию, спутался с замужней женщиной и живет теперь где-то в Монмутшире[450].

Кроуфорд часто думал о Байроне, который умер в 1824-м. Кроуфорд и Джозефина больше не встречали его после их венецианского приключения ― они собирались увидеться с ним и поблагодарить его, но затем он умер в Миссолунги, тридцати шести лет отроду, и уже было слишком поздно.

― Прости, ― сказал Кроуфорд, ― что ты спросил?

― Я спросил, ― терпеливо ответил Джон, ― вы знали Шелли тоже?

― Да. И Байрона, и Китса. Кстати, тебя мы назвали как раз в честь Китса, не думаю, что мы тебе об этом говорили. И все это началось, ― сказал он, кивая фужером на заросший травой двор, ― в этом самом месте. Он поставил бокал и помассировал левую руку; возможно из-за изувеченных пальцев она начала в последнее время ныть. Болела вся рука, до самого плеча.

Джозефина снова наполнила их бокалы. ― Начинай, ― сказала она.

* * *

Солнце уже клонилось к закату, когда он закончил рассказ, и на высокой траве пролегли глубокие тени от старых дубов, окаймлявших двор.

Джон качал головой. ― А этот… этот ваш Вернер… что с ним потом случилось?

Кроуфорд ухмыльнулся. ― После этого мы некоторое время следили за новостями из Венеции. Неделю спустя стало известно, что во Дворце Дожей обрушилась пара комнат. Все списали на ослабление конструкции вызванное землетрясением.

― Неделю спустя? ― выдохнул Джон.

― Твой отец хороший хирург, ― сказала Джозефина.

― Значит… значит он так и не нашел свою статую, или другую статую, и не сумел возобновить совмещение. Голос Джона был тихим ― со временем он, возможно, начнет в этом сомневаться, но сейчас он, похоже, верил всему, что они рассказали.

― Похоже, что нет, ― сказал Джозефина. ― Но… возможность всегда остается.

― Так вот почему вы двое всегда запрещали мне приглашать в дом незнакомцев.

― Да, Джон, ― сказал Кроуфорд. ― И я надеюсь, что ты следовал нашему совету, а также передал его своим детям.

― Да, конечно, я просто ― никогда вполне ― не понимал всего значения этого.

Кроуфорд допил вино. ― Теперь ты знаешь, сын.

Он откинулся в кресле и закрыл глаза.

Каким-то образом он все еще видел двор, деревья и траву… но это не мог быть двор гостиницы в Варнхэме, так как перед его взором раскинулась долина, на дне которой возвышались тысячи высоких камней, а он тянул повозку, в которой сидел гнусно ухмыляющийся старик, даже еще более старый, чем он сам, и этот старик пел французскую песню с веселым мотивом и грустными стихами…

Позади них на лошади скакал Китс, молодой и здоровый. Он приветственно взмахнул рукой, и Кроуфорду показалось, что во взгляде юноши мелькнула благодарность, когда он галопом пронесся мимо.

Байрон тоже был здесь, его темные волосы были лишь слегка посеребрены сединой. Лорд улыбался, держа дымящийся пистолет. Только что его меткий выстрел послал монету далеко в маремма. ― Бедные наши дети, ― сказал Байрон…

Далеко впереди шел Шелли. Возможно, он искал монету, которую забросило сюда выстрелом Байрона, так как он бесцельно гулял по траве ― но не по меч-траве растущей в маремма ― он шел по саду, и Кроуфорд откуда-то знал, что он ищет там себя, свой собственный образ.

Где-то посреди этих лугов Кроуфорд знал, он снова когда-нибудь найдет Джозефину. Он знал, что найдет ее… как это всегда случалось прежде.

Он шагнул вперед, и уже больше не хромая, зашагал вдаль за своими друзьями.

Солнце к тому времени красным закатным светом затопило горизонт, и двор скрылся в тени.

― Подожди нас внутри, хорошо, Джон? ― мягко сказала Джозефина, гладя безвольную руку Кроуфорда. ― Скоро мы оба будем… готовы ехать.

Их сын поднялся и направился обратно в гостиницу, а Джозефина держала все еще теплую руку своего мужа, слушая биение своего сердца. ― Только не забредай далеко, Майкл, ― нежно сказала она. ― Я знаю, тебе понадобится помощь.

Она откинулась в кресле и глубоко вдохнула вечерний воздух, все еще сжимая руку Кроуфорда. ― Дважды два четыре, ― мечтательно сказала она. ― Дважды три шесть. Дважды четыре восемь. Дважды пять десять…

Немного погодя, литания замерла в тишине, и на темнеющем небе начали зажигаться звезды. Пока Джон снова не вышел из дома, двор лежал в молчании ― молчали лягушки, не пели насекомые, деревья стояли, не шелохнувшись, и даже дыхание не тревожило неподвижный ночной воздух.

Сноски

1

Гёте, Коринфская невеста. Перевод А.К. Толстого.

2

Tinder Box - трутница (коробочка, в которую клали трут, использовавшийся для высекания огня). Огниво ― судя по всему сеть баров, где подают кофе, пиво и прочие «радости жизни».

3

Леман (французское название Женевского озера) - озеро в Швейцарии и Франции, самое большое из альпийских озёр. Площадь 582 км2, длина 72 км, наибольшая ширина 14 км, глубина до 309 м.

4

Беспалубной.

5

Пик (зуб) д'Ош (французский Dent d'Oche) ― гора в швейцарских Альпах.

6

Шильонский замок стоит на скале, незначительно выдающейся из воды озера и соединен с берегом мостом.

7

…My lord is often thus, Аnd hath been from his youth…

The fit is momentary; upon a thought He will again be well.

If much you note him,You shall offend him and extend his passion.

- Фраза Леди Макбет в одноименной трагедии Шекспира. Леди Макбет успокаивает гостей, встревоженных поведением Макбета, увидевшего призрака Банко, занявшего его место за пиршественным столом.