Серый коршун. Диомед, сын Тидея - Андрей Валентинов

– От Менелая, Тидид! Он о посольстве пишет.

Ах да, замечтался!

– Мы с тобой ошиблись. Главный в посольстве не Эней, а Парис. Парис Приамид.

– Кто? – лениво удивился я. – Это от какой жены?

Упомнить всех сыновей Приама Троянца не может никто. Пр одним спискам их сорок восемь. По другим – пятьдесят два. Вот кого жены высушили! Ему, Лаомедонтиду, и пятидесяти нет, а, говорят, хуже дяди Эвмела выглядит.

– Представь себе, от старшей, Гекубы. Вырос с пастухами, недавно взят ко двору, жена до сих пор коз пасет...

– Чушь какая-то! – отмахнулся я, разом потеряв всякий интерес к неведомому мне козопасу Парису. – Да что нам за разница?

– Уровень! – Дядя наставительно поднял палец. – Одно дело – во главе посольства опальный родич, такой, как Анхизид, совсем другое – сын от старшей жены. Кажется, Троя действительно желает договориться.

Я пожал плечами. И тут – всеобщий мир, торговля и грядущее благоденствие. Скоро и вправду можно будет править, сидя лицом к югу!

...Если бы не Иолай! Если бы не отчаянный крик пифии! Если бы не предчувствие – давящее, не дающее спать по ночам. Слишком все хорошо в богоспасаемой Элладе!

Слишком все хорошо! ...Пьяница, которому не дают пить. Кипящий котел под закрытой крышкой...

– Грибница, – вспомнил я. – Иолай сказал «Грибница», дядя. Вернее, он сказал: «Восточный Номос – Грибница». Это что-то важное?

Дядя отложил табличку с письмом из Спарты, вынул из глаза хрусталь.

– В общем, нет. Во всяком случае, ничего нам не объясняет. Если хочешь, расскажу...

Вечер, мягкий сумрак за окнами, легкое потрескивание светильников. В Аргосе все спокойно. Нам с дядей никуда не хочется идти...

...Вот даже как? Выходит, без нас ОНИ – просто призраки ? Выходит, мы сами пустили ИХ, эту Семейку, в наш Номос? Без Грибницы – храмов, жертвенников, идолов, герм (радуйся. Ворюга, люблю тебя!) – ИМ не ступить на нашу землю, не услышать, не увидеть нас. Без нас ОНИ просто умрут с голоду, как покрытый паршой нищий в зимнюю ночь! Вот почему нас заставляют строить храмы, алтари, воздвигать кумиры – то, что связывает ИХ с нашим миром! Не первый век строим! И теперь Грибницы опутывают всю Элладу, но Им этого, кажется, уже мало, и теперь нам придется тянуть ИХ Грибницы дальше – на восток, в чужой опустевший Номос.

А впрочем, чему удивляться? Это для нас они – боги, а на самом деле вся эта Семейка – просто Вестники, Вестники Единого. Вестники, забывшие передать Весть...

Как все просто! Да только Грибницу можно и ножичком – острым, аласийской бронзы. А можно и просто – с корнями...

Ох, интересно получается!

* * *

– Все кончается, господин мой Диомед! Все когда-нибудь кончается!

– Нет, маленькая, нет...

На Амикле – критское платье. То самое, в котором она приехала ко мне в Куретию. Давний подарок братца Ферсандра! Почему она надела его сегодня?

– Все кончается, мой Диомед! Ты уже взрослый, и тебе уже не нужна глупая девчонка, которая умеет только одно – любить тебя...

– Мне только двадцать! Тебе и восемнадцати нет. Но ты не глупая девчонка!

Ее ладонь легко касается мой щеки – как когда-то.

– Мы выросли, господин мой! Ты уже не тот мальчишка, что мог любить меня, забыв обо всем, а я не глупая девчонка, которая имела наглость прекословить богине. Мы оба стали взрослыми...

– Погоди!

– Выслушай! – Ладонь ложится мне на губы. – Все-таки я немного Киприда, я научила тебя любви. Но сейчас я тебе уже не нужна.

– Прекрати! Сейчас же прекрати!

Я сжал ее плечи, вдохнул такой знакомый запах – запах ее кожи, прижался губами к губам. Она не двинулась с места. Ждала.

Я отстранился – недоумевая, в растерянности. Что-то не так! Почему я не вижу серебряного пламени, не слышу ночного ветра? Богиня исчезла, осталась женщина. Очень красивая женщина в дорогом старинном платье...

Да, что-то не так. И не сегодня это началось, не вчера...

– Дело не в твоей жене, Диомед! С ней все как-то устроится, уляжется. Дело в нас с тобой. Разве я не вижу? Ты заставляешь себя спать со мной! Ты даже глаза закрываешь! Разве можно так, насильно!

– О чем ты? – поразился я.

– О нас. О нас, господин мой Диомед. Нельзя любить память. И в благодарность любить – тоже нельзя. Любят просто – как и умирают. Может, если бы у меня были дети... Говорят, только ребенок может вернуть любовь. Но боги рассудили именно так. Прощай!.

– Ты что? Ты!..

Она медленно встала, улыбнулась.

– Помнишь это платье? Когда ты обнял меня там, у шатра, я вдруг поняла, что лучше уже никогда не будет. Никогда! Знаешь, я боялась гнева богини, думала, что Пеннорожденная отомстит... Но она добра, я вернусь к ней. Не ищи меня, господин мой! Мы никогда не забудем друг друга, но – не ищи!..

Я замер, застыл, окаменел. Словно все это было не с нами. Словно не Амикла уходила от меня. Словно не мне надо немедленно что-то сказать, придумать, сделать...

В последний раз прошелестела тяжелая критская ткань...

Я так и остался стоять, не понимая. Все еще не понимая. Не желая понимать!..

* * *

– Тидид? Да ты чего? Ночью, один, без гетайров?

– Пошли они все к воронам, о богоравный басилевс Сфенел! К Гадесу! В Ехиднин афедрон! К Кроновой бабушке!

– Гм-м-м... А может, выпьешь? Сейчас принесут, мне недавно кипрского прислали. Да что случилось-то? Не с Амиклой?

– Капанид, ты... Больше никогда... никогда не произноси ее имени! Понял, ты, богоравный? Понял? Понял, ванакт недовенчанный?!

– М-м-м... Тебе разбавить? Знаешь, первую лучше не разбавлять. По-фракийски.

– Думаешь, поможет?

– М-м-м... А про других женщин можно... это... произносить? Слыхал, Елену украли?

– Золотую? Из храма на Глубокой?

– Не-а, настоящую, из Спарты. Служанка с торга прибежала, кричит...

– Да не мели ерунды, Капанид! Давай и в самом деле... По-фракийски.

* * *

– Нет-нет, украли, ее действительно украли! Эней ее украл, Приама Троянского родич! В мешок посадил, на корабль притащил... Менелай-то, бедняжка, как раз на Крит перед этим уехал, деда хоронить!

– Да что ты говоришь, милочка?

На этот раз моя супруга изволила надеть хитон. Правда, очень короткий. Такой же, как на Креусе, жене Полидора.

– Погнались за ними, да куда там! Эней ведь, говорят, самой Киприды сын, вот она ветры и послала...

На меня, хвала богам, внимания пока не обратили. Заняты – моя богоравная супруга Креусу по плечику пухлому гладит, та ее – по коленке.

Я бы сюда, в свои (мои, ха!) покои и не заходил, но надо же фарос сменить. Больно фракийский у него вид после вчерашнего!

– Ой, Тидид! А я вот Айгиалочке рассказываю...

Посмотрела на меня. Умолкла.

– Ну, я побежала! Мне еще в храм надо, к Гере Анфии, мы с Полидориком жертву приносим за нашего маленького. Ой, где мой гиматий? Ты знаешь, Тидид, здесь так жарко, так жарко, хоть голой ходи... Ой!

Я проводил ее взглядом и побрел к себе, не желая ни видеть, ни слышать, а уж разговаривать – тем более. Но куда там!

– Еще и пьянствуешь? Хорош, ванакт аргосский!

– Алкмеон был лучше, – буркнул я, не оглядываясь. – Поезжай к нему, он, говорят, сейчас в Акарнании...

– Я с тобой разговариваю!

Обернулся. Рядышком уже она, моя богоравная! Губы поджала, глазами сверкает.

– Я не желаю, слышишь, не желаю, чтобы мой муж, ванакт Аргоса, шлялся по ночам неизвестно где! Я не желаю, чтобы об этом болтали на торге!..

Зря это она! Даже зайца не следует загонять в угол. Говорят, заяц от отчаяния орла убить может. А я, в общем-то, не совсем заяц.

– Если ты не одумаешься, я обращусь к совету гиппетов, я...

– Угу, – кивнул я.

Посмотрела мне в глаза. Осеклась.

– Мне – новый фарос. Подбери получше. И хитон.

– Я тебе не служан... – дернулись губы. – Сейчас, ванакт!..

– И еще! – перебил я. – Мы, кажется, кое о чем договаривались, богоравная. Я расстался с Амиклой...

– Расстаются с женами! – прошипела она. – Блудливых рабынь гонят взашей!

Оставалось улыбнуться.

– Я расстался с Амиклой, о моя богоравная супруга. Поэтому сегодня позовем служанку, а лучше двух. Ты ведь говорила, что любишь смотреть?

– Ты!.. Ты не посме... – выдохнула она, скривилась... смолчала.

– И так будет каждый вечер – пока я хочу. Поняла?

Первый раз за два года мне было приятно смотреть на собственную жену.

АНТИСТРОФА-I

– К сожалению, это правда, – вздохнул дядя Эвмел. – К сожалению...

Давно в Палате Печатей не было столько народу! Сфенел, Амфилох, Киантипп, Полидор (даже к Гере Анфии не пошел, толстяк!). Ну и мы с дядей.

Маленький свиток папируса лег на столик. Дядины пальцы развернули его... свернули.

– Пока известно вот что... Париса в посольство включили в последний миг, должен был ехать один Эней. Говорят, Парис сам настоял, хотя Гелен и кое-кто еще из старших Приамидов были против. Переговоры вел Эней, речь шла о гарантиях судоходства на море... В общем, ничего необычного. Но тут его, Менелая, пригласили на Крит. Там годовщину справляли – по Катрею, его деду по матери...