Истоки - Ярослав Кратохвил

— Кто это предложил? — резко спросил человек в косоворотке, а молодой солдат засмеялся.

— Милюковщина!

И оба сели на свои места, после чего мужчина в косоворотке смерил Томана взглядом:

— Вы офицер?

А молодой солдат небрежно бросил:

— Быть того не может, чтобы пленные хотели снова воевать.

— Обман! А как ловко закручено! Кто вас научил?

Ширяев припечатал откровенным смехом удивленную растерянность Томана:

— Милюков, правда? У него все точно так: и самоопределение, и мощь империалистической родины, и святость грабительских обязательств. Такое самоопределение, мой дорогой, вам и кайзер подпишет.

Куцевола вызывающе спросил:

— Хотел бы я знать, господа австрияки, что вы-то собираетесь делать для нашей революции?

Томан постепенно приходил в себя. Ему стало жарко. Он возмутился:

— Что? Мы хотим защищать революцию не только на словах, но и на деле. Просимся на фронт.

— Гм… Кто же просится? Кого вы туда посылаете?

— Никого, сами идем.

— Как?

— Добровольно.

Куцевола встал.

— На передовую?

— Да.

Молодой солдат, свернув цигарку, послюнил ее. А потом негромко спросил:

— И против кого же хотите воевать?

— Против немцев.

— Да нет… против нас! Корнилов [214] вон уже собирает…

Куцевола опять сел.

— Вы вот хотите на фронт… А мы оттуда бежим.

У Томана стянуло горло. Темнело; в избе, наполненной едким махорочным дымом, воцарилось молчание.

— Вы с фронта? — нарушил молчание Томан неверным, поникшим голосом.

— Да… — протянул Куцевола, вздохнув. — С фронта.

— Ранены?

Молодой солдат глубоко затянулся и не сразу проворчал:

— И ранены были.

Томан вдохнул тяжелый воздух.

— Чехи хотят вам помочь — прогнать немцев.

— Ни к чему. Пока ничего такого не требуется.

Томана облило холодом.

— Как это ни к чему? Надо защищать революцию!

В продымленном желтом луче света, как занавес, закрывавшем темную лавку за печью, появилось вдруг красное обветренное лицо, растрепанная борода и выгоревшая гимнастерка.

— А вот так! — воскликнул этот человек осипшим голосом. — У нас, видишь ли, революция. А тут, за спиной, ей угрожают… змеи, в том числе ваши!

— Сядь, отец, — спокойно сказал Ширяев, и растрепанная голова исчезла.

Снова потянулась смятая, нестойкая тишина. Потом Куцевола сказал:

— С чего же это вы, австрияки, желаете воевать за милюковский Царьград и за проливы?

Возмутившись вдруг, Томан взорвался:

— Некогда думать о Царьграде, неприятель у вас в стране, надо от него защищать революцию… И вовсе мы не австрияки! Вы провозгласили самоопределение наций… Революция не помышляет о завоеваниях… — Холодок вокруг Томана сгущался, но он его уже не замечал. — Немец проглотит все, в том числе и революцию!

— Не проглотит. Подавится.

— Сглотнет и не заметит.

— Людей и страну не съешь.

У Томана сразу заболело под сердцем, и голос его упал.

— Вы не знаете, что значит быть народом без свободы, без права распоряжаться своими делами…

Ширяев, который до сих пор молчал, откровенно засмеялся:

— Как это не знаем? Почему же мы тогда восстали? За что борется революция? — И закончил неуместный спор с гостем: — Ну, ладно, хватит. А резолюцию свою пошлите прямо в Совет. Господам в президиум. Может, и получите в ответ что-нибудь сладенькое.

Молчание прокуренной комнаты стало после этих слов еще холоднее и плотнее. Томан стоял, будто босой на острых камнях. Когда он уходил, все, правда, пожали ему руку, но с нескрываемым равнодушием.

Он вышел с чувством, будто в душе его все переворошили безжалостными руками.

97

Быть может, вы видели когда-нибудь реку перед водопадом, вздувшуюся от обильных дождей.

Вобрав в себя говорливые источники, она долго, долго, спокойно и лениво текла по бесконечным равнинам, задерживаясь в заводях и загнивая в прибрежных болотах.

И вдруг, незаметно для глаза, просыпается река и ускоряет свой ток, обеспокоенная чем-то неожиданным и невидимым; спешит, бежит, растревожив сонные заводи и врываясь в мирно гниющие болота; донные струи, кружась, поднимаются к вздутой поверхности, водовороты, стремительно помчавшись вперед, завихряют грязные затоны, разрывая встречное течение.

И разом река всем своим могучим, упругим телом ударяется о пороги; вскидывает бурные волны, шумит, шипит, пенится, плюется брызгами; тащит за собой испуганную и взвихренную воду заводей, рвет берега, буравит прибрежные болота, занося их галькой и песком.

И наконец исполненная страшной, неукротимой воли, головокружительным водопадом исступленно бросается с обрыва — чтобы потом свежей, веселой, вспененной, сверкающе-пляшущей, рваться через накатанные и обкатанные камни, от хаоса — снова к размеренному бегу уже по иной равнине, ближе к желанному морю.

Такой вот порожистой рекой над водопадом, вздувшейся от ливней крови, пролитых на фронтах, был в России с ранней весны год 1917.

В этот год русские города не заметили, как мартовские ветры снесли с полей снега и под набухшим небосводом почернела и набухла земля.

За стенами неспокойных городских домов люди прислушивались к умиротворяющим голосам министров, командующих армиями, политических деятелей, депутатов, известных социалистов; упивались истеричным криком Керенского, подхваченным, разлитым, усиленным, повторяемым и разносимым печатью во все уголки и щели широкой земли; подобно колоколу, заглушал он в эти панические дни грозные раскаты революции, звеня в ушах, потрясая умы, подавляя непокорность сердец.

Но газеты, «спасающие» Россию от революции, с первых же дней забили тревогу.

«Начинается контрреволюционная агитация. Бунтуют освобожденные из тюрем, подбивая людей громить помещичьи усадьбы».

И, сочувственно прикрыв разлетевшуюся черную сотню, как наседка прикрывает цыплят, вспугнутых коршуном, они в то же время давали слово анархисту Кропоткину [215] и распространяли его призывы:

Мужчины, женщины и дети России! Спасайте родину и цивилизацию от черных сотен Центральных держав!

* * *

Зуевский, поместив в своем доме Соню на постоянное жительство и превратив ее комнатку в свой секретариат и секретариат партии, с головой ушел в работу; он не жалел сил для защиты нового порядка на собраниях и митингах. С весны ему пришлось урезонивать крестьян, которые самовольно вырубили лучший участок леса на земле Мартьянова. Вместо карательной роты он взял с собой только двух солдат, и с крестьянами говорил, как с неразумными детьми, долго и настойчиво:

— Ну что, ребята? Озоруете? Так-то вы понимаете свободу? Нечего сказать, сознательные граждане! Кто же это вам так присоветовал? А что будет, когда уничтожите лес? Засуха будет, засуха! Может, это помещики вас подбили? Сколько заплатили? Да ведь они теперь могут поднять крик: посмотрите, разве можно доверить землю мужикам? Таких доводов у них не было, и кто же их теперь предоставляет им? Вы сами, их бывшие рабы! Вот кого сумели они послать вместо себя против народной революции! Своих же бывших рабов! Хитры помещики, а? А мужики-то что же — глупы? И кому же вы этим мешаете вводить революционный порядок? Да себе! Самим себе, своему же революционному правительству. А что такое революционный порядок? Это такой порядок, который законным путем даст мужику свободу и землю. А почему необходим законный путь? Почему не взять сразу, прямо, силой? Ну-ка, мол, дяденька, отдай? Потому, коли возьмешь что незаконно, то закон отберет это у тебя, как у вора, вернет владельцу, а вора накажет. Поэтому революционное правительство хочет, чтоб мужик получил землю по закону, чтобы стал он таким же законным землевладельцем, как прежде — помещик. Чтобы народное правительство могло схватить помещика, если б тот вздумал отобрать у мужика землю. Вот, что такое, граждане, революционный порядок. Ребята! Революция — это ведь не произвол вместо права и нравственности. Наоборот! Революция — это и есть переход от бесправия и произвола к лучшему праву, к справедливости! Революция должна быть чистой, святой…

Под конец, решив, что уже взял мужиков за сердце, Зуевский воскликнул:

— Так что ж, ребята! Неужто же народному правительству защищать священный революционный порядок и свою чистоту не от помещиков, а от вас? Неужто же. снимать с фронта революционные воинские части и посылать их не на немца, а на вас, потому что за вашей спиной укрываются помещики и контрреволюция? Нет, братцы! Сами хватайте провокаторов, подручных помещиков и Вильгельмовых немцев. Сами передавайте их народно-революционным властям!